– Ну, ступай. Там тебе… – начал было старейшина.Хотел добавить – «и пива и пирогов поднесут…», но в это время судьба подкинулаему новую неожиданность. Откуда ни возьмись – то ли из-за крыши, то ли прямо изостывающих к ночи небес – беззвучной молнией принеслась большущая летучая мышь.Чуть не смазала почтенного старосту по носу крылом. И… с важным достоинствомустроилась на плече захожего человека.

– Тьфу!.. – плюнул старейшина. Сердито застучалпосохом по деревянным мосткам и пошёл прочь. Мордаш отправился следом за ним,оглядываясь на Волкодава. Ты, Вожак, на моего человека не обижайся. Такой уж ону меня. Любит пошуметь, а вообще-то незлой. Правда-правда, незлой…

Волкодав почувствовал себя в чём-то слегка виноватым. Он несразу пошёл внутрь и немного постоял перед дверьми, глядя вслед уходившемустарейшине. Может, ещё выдастся случай по-доброму познакомить его с Мышом…хотя, если подумать как следует, чего ради? Завтра утром он отсюда уйдёт, иесли кто его вспомнит здесь, то – мимолётно. А старейшина, коли не дурак, скоросам сообразит, что зря рассердился на маленького зверька, некстати вылетевшегоиз сумерек…

Венн видел, как навстречу старейшине раскрылась калиткаодного из дворов. На улицу выскочили две маленькие, очень похожие одна надругую девчушки (Внучки… решил Волкодав) и с радостным писком повисли нанеобъятной шее Мордаша. Осторожный пёс сперва замер, высоко задрав голову, апотом медленно, бережно пошёл с ними во двор. Волкодав улыбнулся и рассудил просебя, что девчушки могли бы проехаться на собаке верхом. Причём обе разом. И,вероятно, именно это сейчас и произойдёт у старейшины во дворе. Небось, ноги уМордаша не подломятся, хоть ему взрослый мужик на спину садись. И уж в егоприсутствии никто чужой не осмелится маленьких девочек не то что обидеть – дажеслишком пристально на них посмотреть…

Волкодав поймал себя на том, что завидует псу.

Подняв руку, он привычно нащупал бусину, по-прежнемуукрашавшую и осенявшую ремешок, что стягивал его заплетённые волосы. Покатал еёв пальцах… Была же девочка чуть постарше этих двух, что мне её подарила. Теперьуж – славная девушка, нынешней осенью, глядишь, мужа возьмёт… Дали бы ей Богивсякого счастья… Только я-то кому нужен останусь?

Негожие это были мысли. Живи, пока жив, и не предавайсятаким размышлениям, а не то они могут далеко тебя увести. Волкодав потянул насебя дверь харчевни и ступил через порог.

Сколько он бывал в постоялых дворах в самых разных концахбелого света, столько и поражался их схожести.

Нет, конечно, зодчие и плотники в каждом уголке мираработали на свой особенный лад, и путешествующий, скажем, по Саккарему виделнад собой совершенно иной кров, нежели забредший в Нарлак. И к столу подавали усольвеннов одно, а у вельхов – вовсе иное. И даже хлеб, испечённый под разныминебесами, куда как внятно являл в себе эту разность…

Общим, как давным-давно уяснил для себя Волкодав, оставалосьто, что это были именно дворы, а не дома. Здесь сходились у одного очага люди,вчера ещё друг дружку не знавшие. Назавтра они снова потеряют один другого извиду – скорее всего затем, чтобы уже никогда не узнать, какая кому досталасьсудьба. Волкодав порою ловил себя на том, что никак не перестанет этомуудивляться. Вот так идти мимо людей, встречаться без радости и расставаться негорюя, подобно листьям, плывущим по осенней реке? А потом, чего доброго, ещёвзять помереть прямо в дороге, вдали от праотеческих, праматеринских могил?..Иногда ему начинало казаться, будто весь мир только и делал, что странствовалпо чужедальним краям. Понять подобное Волкодав ещё как-то мог – жизнь заставит,ещё не тем займёшься, – но одобрить… Он сам с двенадцати лет не жил народине, однако с собой ничего не поделаешь: что в младенчестве впитано, то идержится всего крепче. Венны же полагали, что доброму человеку след держатьсядома. Вести семью, множить свой род и его добрую славу…

Волкодав дожевал баранину с овощами – на его взгляд, изряднопересоленную, но зато от души сдобренную перцем – и теперь не спеша потягивалпиво, поглядывая вокруг. К его немалому сожалению, в Овечьем Броде, как иповсюду в Шо-Ситайне, не знали и не умели делать сметану. Однако пиво оказалосьдействительно вкусным. И пирожки с начинкой из грибов, долежавших в дубовыхкадушках с прошлого лета. И блюдце, чтобы размочить для Мыша в молоке кусочеклепёшки, у служанок сразу нашлось…

Народу в харчевне вечеряло достаточно. Конечно, Овечий Брод– не Тин-Вилена, да и красавец «Белый Конь» «Матушке Ежихе» уж точно был нечета. Потому люди сидели не друг у дружки на головах, как временами случалось уАйр-Донна, и Волкодаву ни с кем не пришлось толкаться локтями. Свободный стол,за которым он расположился, стоял, правда, почти у самой двери и, знать, именнопотому оставался свободен: снаружи зябко тянуло ночным холодком. Однако в томли беда? За другим столом баранина не сделалась бы вкусней. А сквозняковВолкодав не боялся.

Звяканье струн, услышанное ещё на улице, не померещилосьвенну. На другом конце комнаты в самом деле возился с сегванской арфой один изгостей. Что-то не получалось, струны никак не хотели звучать в лад. Наднезадачливым певцом уже начали понемногу посмеиваться:

– Э, да мы от своих упряжных коней скорее песендождёмся!

– Слышь, малый? Если ты так в других местах пел, то какдо сих пор с голодухи ноги не протянул?

Музыкант только посмеивался. Это был молодой парень,растрёпанный и лохматый, выглядевший так, словно пару седмиц ночевал в стогах ина чужих сеновалах. Нечёсаные патлы льняной куделью падали ему на лицо, ноглаза поблёскивали хитро и весело. Не помер с голоду и не помрёт, решил просебя Волкодав. Такого, кажется, пестом в ступе не утолчёшь – вывернется!

Неожиданно для окружающих парень пробежался пальцами пострунам, словно последний раз убеждаясь в правильности их настроя, и громкозапел:

Боятся люди проезжать

Лесами Пелагира:

Когда-то битва здесь была,

Решались судьбы мира.

Но полководцев той войны

Не славили сказанья:

Тут воевали колдуны,

Метали заклинанья.

С тех пор хранит земная глубь

Волшебные словеса…

Волкодав невольно навострил уши. Вот так так! очень скоросказал он себе. Он не узнал парня тотчас, поскольку не приглядывался подробно,как-то сразу решив, что знакомого лица здесь наверняка не дождётся. Да ипеснопевец трактирный очень мало напоминал теперь нищего калеку, сидевшего впыли возле тин-виленских ворот. Видно, не впервые лицедействовал, примеряявсякий раз ту личину, от которой ждал выгоды.

Простой народ не так уж глуп:

Темно под сенью леса!

Любая тварь, что здесь живёт,

Не такова, как всюду.

Одну увидишь – жуть возьмёт,