И старейшина, опираясь на посох, тяжеловатой походкойдвинулся к выходу из харчевни. Посланник – делать нечего – пошёл следом, ведясвою жертву перед собой. Парни возле двери подались в стороны, освобождаядорогу…

…И зря, поскольку Шамарган именно теперь решил проложитьсебе путь на свободу. Может, счёл, что чем дальше, тем труднее будет сбежать. Аскорее всего – просто не ждал такого поворота событий и испугался. Ибодействовать начал, творя вещи глупые и ненужные, такие, о которых сам долженбыл потом пожалеть, если не совсем уже изнеправдилось сердце… – то естьтак, как и свойственно людям поступать только со страху, когда отступает прочьхладнокровный рассудок и любое деяние предстаёт просто необходимым, есликажется, будто оно способно помочь.

Мутно-алые, окутанные дымной пеленой страха пламенанамерений Шамаргана выстрелили так ярко, что Волкодав про себя успел мимолётноудивиться, как же их проморгали все прочие посетители. Парень вывернулся умнимого охотника на беглых злодеев одним ловким движением. Выхватил откуда-тоиз рукава широкий нож без рукоятки и… пырнул старейшину Клеща прямо в живот…

То есть сам он нимало не сомневался, что в самом делепырнул, потому что в такие мгновения человек склонен видеть свои действия ужедовершёнными, хотя в действительности они успели сбыться хорошо еслинаполовину. Надо думать, стремительно воображение успело нарисовать Шамаргануярко брызнувшую кровь и возникающее на лице Клеща изумление, смешанное сгорькой детской обидой…

Но люди, мимо которых его в это время вели, увиделисовершенно иное. Спустя время они рассказывали и божились и, бывало, лезли вдраку с теми, кто не желал верить сказанному, – хотя бы и сказанному спризыванием самых высших Свидетелей. Но кто же в здравом рассудке сразуповерит, будто молчаливый чужеземец, невозмутимо кормивший из блюдечка ручнуюлетучую мышь, внезапно наклонился из-за стола – и его движение рассказчикиприпоминали как медленное – и преспокойно вынул острый ножик у Шамаргана изкулака?.. А Шамарган при этом полетел кувырком, словно ему десять подножекразом подставили, сшиб некстати подвернувшуюся скамью – и кубарем укатился задверь, с треском распахнувшуюся от удара?..

Но это позже, позже, когда всё утихнет и жгучие событияначнут претворяться в обычную побасенку из тех, которых десять дюжин можноуслышать в любом постоялом дворе. А покамест…

– Держи вора!.. – завопил лже-Посланник,сообразивший, что надо удирать вослед за дружком, пока не сделалось безнадёжнопоздно. Метнулся, сыпанув мелкой пылью, бурый плащ: лицедей во все лопаткикинулся наружу. Половина посетителей харчевни сорвалась помогать ему в ловле, ис ними оба парня, приведённые Клещом. Лучше бы ты, мысленно вздохнул Волкодав, одногоМордаша с собой захватил. Больше проку дождались бы…

Он так и не поднялся из-за стола, за которым сидел. И Мыш нис кем не лез воевать: вспрыгнул ему на плечо и принялся вылизывать крыло, рассечённоерозовым шрамом.

Только блестел на столе перед венном широкий нож, вынутый изруки несостоявшегося убийцы.

Некоторое время старейшина взирал на этот нож, пребывая впотрясённом оцепенении. Что вызвало это оцепенение – уж не рана ли, которую он,тёртый калач, успел ощутить, ещё не получив?.. Волкодав не понаслышке знал, какведёт себя человек, принявший внезапную рану в живот. Вот Клещ дерзнул опуститьглаза к собственному телу… Нарядное вышитое одеяние из тонкого войлока, чем-тонапоминавшее сольвеннскую свиту, не было ни порвано, ни надрезано. Ещёнесколько мгновений старейшина провёл в неподвижной задумчивости… а потомсделал единственно правильный вывод.

Который, по мнению Волкодава, очень легко было предугадать.

– Ты!.. – Узловатый палец изобличающе нацелился вгрудь венну, а широкое лицо Клеща начала заливать багровая краска. –Заодно с ним!.. Сговорился!.. Эх, не хотел же я тебя в ворота пускать…

Не «с ним», а «с ними», мысленно поправил старейшинуВолкодав, но вслух ничего не сказал.

Люди, остававшиеся в харчевне, между тем сообразили, что наих долю, оказывается, тоже осталось кое-что занятное, и пододвинулись ближе,чтобы уж теперь-то не пропустить ничего.

– Взять его! – указывая на Волкодава, рявкнулКлещ.

Двое или трое мужчин, далеко не слабаки с виду, качнулисьбыло вперёд… Волкодав не двинулся с места. Не стал вскакивать со скамьи, нерасправил плечи, даже не обвёл взглядом двинувшихся к нему. Однако те почему-тосмутились, один за другим, и остановились, сделав кто шаг, кто вовсе полшага.Когда человек исполняется светлого вдохновения битвы, совсем не обязательновстречаться с ним глазами, чтобы это понять…

Мыш смотрел на них с презрительным недоумением. Тоже, мол,выискались!.. Потом зверёк выплюнул попавшую в рот шерсть и вновь принялсяухаживать за болевшим когда-то крылом. А Волкодав негромко поинтересовался:

– С твоим псом я тоже сговаривался, почтенный?

В погосте Волкодав прожил три дня. И не в нанятой комнаткена постоялом двое, а в доме старейшины. Венн радовался гостеприимству добрыхлюдей, но про себя слегка досадовал на задержку, мысленно прикидывая количествовёрст, которое мог бы за это время прошагать. Да и тонкую грань, за которойславный гость, пускай даже уберёгший от смерти хозяина дома, начинает превращатьсяв обузу, ему совсем не хотелось бы переступать. Под вечер третьего дня в ОвечийБрод ещё и приехали на лошадях четверо тин-виленских жрецов, и Волкодавокончательно решил про себя: Всё! Завтра солнышко встанет – и ухожу…

Однако уйти, честь честью поклонившись хозяевам и печномуогню, судьба ему не судила. Да и когда у него, если хорошенько припомнить, всёполучалось согласно задуманному, гладко и ровно?.. Начал припоминать – неприпомнил. И Хозяйка Судеб, как это у Неё водится, тотчас учинила над ним шутку,ни дать ни взять пробуя по-матерински вразумить: ты, человече, предполагайсебе, но имей в виду, что располагать буду всё-таки Я…

Жрецы привели с собой странника. Хромого, согбенногостарика, опиравшегося на костыль. Встретив его на лесной дороге и выяснив, чтоон держал путь в тот же самый погост, кто-то из совестливых молодых Учениковдаже предложил хромцу сесть в седло, однако тот отказался – и так, мол, всекости болят, а к седлу непривычен, того гляди, от конского скока вовсерассыплюсь!.. Стремя, впрочем, он взял с благодарностью. И так и доковылял доворот Овечьего Брода, цепко держась за ремённое путлище[18].