Шустер слушал поток сдавленных от слез слов Дэлапо-французски, кивал, словно он отлично все понял, и похлопывал Дэла по спине.Он посмотрел на меня через плечо маленького французика и сказал:

– Из того, что он говорят, хорошо, если я понимаю четверть.

– Это неважно, – проворчал Брут.

– Я тоже так думаю, сынок, – ответил Шустер с улыбкой. Онбыл лучшим из священников, и теперь я подумал, что совсем ничего не знаю о егосудьбе. Надеюсь, что вопреки всему он смог сохранить веру.

Он помог Дэлу опуститься на колени и сложил руки в молитве.Делакруа сделал то же самое.

– Отче наш, сущий на небесах, – начал Шустер по-французски,и Делакруа повторял вместе с ним. Они читали «Отче наш» вместе на плавнозвучавшем, журчащем языке до самого конца, до слов «но избави нас от лукавого,аминь». К этому времени слезы почти перестали бежать из глаз Дэла, да и сам онзаметно успокоился. Затем последовали стихи из Библии (на английском), в томчисле и старинный мотив о спокойных #йодах. Закончив читать. Шустер хотелвстать, но Дэл потянул его за рукав и произнес что-то по-французски. Шустервнимательно слушал, нахмурясь. Потом ответил. Дэл проговорил что-то еще, апотом только смотрел с надеждой.

Шустер обратился ко мне:

– Он хочет прочитать еще одну молитву. Я не могу ему помочьпо причине моей веры. Как вы думаете, пусть читает?

Я посмотрел на часы на стене и увидел, что уже безсемнадцати минут полночь.

– Да, – сказал я, – но только побыстрее. Мы должныпридерживаться графика.

– Хорошо. – Он повернулся к Делакруа и кивнул. Дэл закрылглаза, словно для молитвы, но секунду не говорил ничего. Напряженные морщиныпрорезали его лоб, и у меня появилось чувство, что этот человек ищет где-тодалеко в мозгу забытую кладовку, где лежит предмет, которым не пользовалисьмного-много лет. Я опять посмотрел на часы и уже было открыл рот, чтобы что-тосказать, но Брут дернул меня за рукав и покачал головой.

И тогда Дэл начал мягко и быстро говорить на американскомфранцузском, таком округлом, мягком и нежном, как грудь молодой женщины:

– О Мария, приветствую вас, Мария всемилостивей-шая. ГосподьБог с вами, вы – святая из всех женщин и Господь Бог Иисус, плод вашего чрева,святой. – Он снова заплакал, но, по-моему, не замечая этого. – Пресвятая Мария,мать моя, Богородица, помолитесь за меня, помолитесь за всех нас, грешных,теперь в час, когда... в час нашей смерти. В час, когда я умру. – Он глубоко ипрерывисто вздохнул. – Аминь.

Когда Делакруа поднимался на ноги, вспышка молнии озарилакомнату мгновенным голубоватым сиянием. Все вздрогнули и поежились, кромесамого Делакруа, который словно целиком был поглощен старинной молитвой. Онвытянул руку, не глядя. Брут взял и быстро пожал ее. Делакруа поднял глаза ичуть улыбнулся.

– Nous voyons... – начал он, но осекся. С заметным усилием онснова перешел на английский.

– Теперь мы можем идти, босс Ховелл, босс Эджкум. Я всогласии с Богом.

– Хорошо, – сказал я и подумал, насколько в согласии с Богомбудет себя чувствовать Дэл через двадцать минут, когда окажется по ту сторонуэлектричества. Я надеялся, что его последняя молитва услышана и теперь МатерьМария будет молиться за него всем своим сердцем и душой, ибо Эдуару Делакруа,насильнику и убийце, именно тогда понадобятся все молитвы, которые он сможетприпомнить. На улице снова прогрохотал гром. – Пойдем, Дэл. Теперь уженедалеко.

– Хорошо, босс, хорошо. Я уже не боюсь. Он так сказал, но поего глазам я увидел, что – с Богом или без Бога, со Святой Марией или нет, – ноон лжет. К тому моменту, когда они проходят последние сантиметры зеленого ковраи ныряют в маленькую дверь, почти все боятся.

– Остановись внизу, – сказал я ему тихо, когда он прошел вдверь, но эти указания были явно излишними. Он все равно остановился бы внизулестницы как вкопанный, потому что увидел на платформе Перси Уэтмора, у его ногстояло ведро с губкой, а за правым бедром виднелся телефон, соединяющий сгубернатором.

– Нет, – произнес Дел перепуганным голосом. – Нет, нет,только не он!

– Давай иди, – приказал Брут. – Просто смотри на меня и наПола. Словно его там нет.

– Но...

Люди уже повернулись и глядели на нас, но слегкасдвинувшись, я все еще мог незаметно схватить Делакруа за левый локоть.

– Спокойно, – произнес я так тихо, что меня слышал толькоДэл, ну, может быть, еще и Брут. – Единственное, что о тебе запомнят эти люди,это как ты ушел. Поэтому веди себя достойно.

В эту секунду над головой прогрохотал самый громкий раскатгрома, задрожала железная крыша. Перси вздрогнул, словно кто-то напугал его, аДэл коротко фыркнул.

– Если будет еще громче, он опять намочит в штаны, – сказалон и расправил плечи, хотя там было не так много чего расправлять. – Пошли, ипокончим с этим.

Мы прошли к платформе. Дэл нервно пробежал взглядом посвидетелям – их было человек двадцать пять, а мы – Брут, Дин и я – не сводилитренированных глаз со стула. Все, казалось, в порядке. Я вопросительно поднялбольшой палец и одну бровь, и Перси криво усмехнулся в ответ, словно говоря:«Ты что, хочешь узнать, все ли в порядке? Конечно».

Я очень надеялся, что он прав.

Мы с Брутом автоматически взяли Делакруа за локти, когда онвзошел на платформу. Она возвышается всего на двадцать сантиметров над полом,но, к вашему удивлению, очень многим из наших постояльцев, даже самым крутым иотпетым, требовалась помощь, чтобы сделать этот последний в их жизни шаг.

Дэл его сделал нормально. Секунду постоял перед стулом(решительно не глядя на Перси), а потом заговорил со стулом вслух, словнознакомясь: «C'est moi – это я», – сказал он. Перси протянул было руку, ноДелакруа повернулся и сел. Я стал на колено слева от стула, а Брут – справа. Язащищал пах и горло так, как я уже описывал, потом устроил застежку, чтобы онаполностью охватывала худую белую плоть чуть выше лодыжки. Гром снова оглушилнас, и я вздрогнул. Пот заливал и щипал глаза. Я почему-то все время думал оМаусвилле. Куда можно попасть за десять центов. За два цента детям, которыеувидят Мистера Джинглза за слюдяными окошечками.

Застежка капризничала и не хотела закрываться. Я слышал, какДэл тяжело вдыхает воздух в легкие, которые сейчас пытаются угнаться за бешеноколотящимся от страха сердцем, а через какие-нибудь четыре минуты превратятся впустые мешки. И то, что он убил полдюжины человек, сейчас казалось самойнезначительной подробностью. Ничего не хочу говорить о добре и зле, я просторассказываю, как все было.