– Неужели? Почему бы это? – Я никогда не моглаотказать себе в удовольствии поддразнить Себастьяна – так, слегка. Он был такойневероятный подхалим.

Он доверительно наклонился ко мне, еговосхищение можно было потрогать пальцами.

– Ну, вы же знаете, как мы все тут в «Смит иБоленски» относимся к миз Пристли, не так ли? «Подиум» такой шикарный журнал, стакими грандиозными фотографиями, потрясающе стильный, ну и, конечно, свосхитительными литературными текстами. Мы его просто обожаем!

– Литературными текстами? – переспросила я,едва сдерживаясь, чтобы не ухмыльнуться.

Он важно кивнул и повернулся к официанту,который тронул его за плечо, чтобы передать сумку.

Себастьян буквально взвыл от восторга.

– Ага! А вот и он – лучший обед для лучшегоредактора – и лучшего секретаря, – добавил он, подмигнув мне.

– Вот спасибо, Себастьян, мы обе очень вампризнательны.

Я открыла холщовую сумку вроде тех, какиеносят студенты Нью-Йоркского университета на Манхэттене (только эта была слоготипом «СВ»), и убедилась, что все в порядке. Бифштекс с кровью – такойсырой на вид, будто его вообще не жарили. На месте. Две крупные печеныекартофелины, обе совсем горячие. На месте. Картофельное пюре, обильносдобренное сливками и маслом. На месте. Ровно восемь превосходных побеговспаржи, пухленьких, сочненьких, чистеньких. На месте. Там же были металлическийсоусник с маслом, солонка с зернистой кошерной солью, столовый нож с деревяннойручкой и хрустящая белая льняная салфетка, сегодня сложенная в формеплиссированной юбки. Очаровательно. Себастьян пристально следил за моейреакцией.

– Как мило, Себастьян, – сказала я, словнодавала конфетку ребенку за хорошее поведение, – вы сегодня превзошли самогосебя.

Он просиял и привычно потупил глаза.

– Спасибо. Вы же знаете, как я отношусь к мизПристли. Вы же знаете, какая честь для меня...

– Готовить ей обед? – подсказала я ему.

– Да. Именно. Вы меня понимаете.

– Конечно, понимаю, Себастьян. Ей оченьпонравится салфетка, я уверена.

Я бы никогда не решилась ему сказать, что,едва выйдя из ресторана, я сразу же уничтожала его творения, потому что с миссПристли, которую он так боготворил, делался припадок, когда она видела салфеткув форме чего-либо иного, кроме салфетки – будь это спортивная сумка или высокийкаблук. Я повесила сумку на плечо и собралась уходить, но тут зазвонил мойтелефон.

Себастьян выжидательно уставился на меня, всейдушой надеясь, что голос на другом конце линии принадлежит его возлюбленной,свету его очей. Его надежды не были обмануты.

– Это Эмили? Эмили, это вы? Вас почти неслышно! – раздалось в трубке пронзительное раздраженное стаккато Миранды.

– Алло, Миранда. Да, это Андреа, – спокойносказала я. С Себастьяном чуть не случился обморок.

– Неужели вы сами готовите мне обед, Андреа?Если верить моим часам, я жду его уже девятнадцать минут. Я не могу найти ниодной причины, почему – если только вы выполняете свои обязанности какположено! – почему мой обед все еще не на моем столе. А вы можете?

Она правильно произнесла мое имя! Прогресс, нопраздновать рановато.

– Э… да, мне очень жаль, что все такзадержалось, но дело в том, что вышла небольшая заминка с…

– Вы должны бы уже знать, как мало интересуютменя подобные детали, не так ли?

– Да, конечно, все незамедлительно...

– Я звоню, чтобы сказать вам, что я хочуполучить свой обед. Прямо сейчас. Мне кажется, я изложила все предельно ясно,Эмили. Я – Хочу – Мой – Обед. Сейчас! – И она повесила трубку.

У меня так тряслись руки, что телефон упал напол. Мне показалось, что на нем проступили багровые пятна.

Себастьян, который до этого пребывал вполуобморочном состоянии, бросился поднимать мой мобильник.

– Мы огорчили ее, Андреа? Я надеюсь, она недумает, что мы это специально. Правда же? Ведь она так не думает?

Его губы сжались, а на лбу вздулись изапульсировали вены. Я хотела возненавидеть его так же, как ее, но ощутилатолько жалость. Ну почему этому человеку, примечательному только своейнепримечательностью, так интересна Миранда Пристли? Зачем он так стараетсяугодить ей, порадовать ее, произвести на нее впечатление? Может, ему стоитпобывать в моей шкуре, потому что я-то скоро уволюсь, да, именно так, я сейчасвернусь в офис и уволюсь. Кому нужны все ее гадкие выходки? Кто дал ей правотак со мной разговаривать – вообще так разговаривать с человеком? Ее положение?Ее власть? Общественное мнение? Чертова Прада? Ну где это видано, где этослыхано, чтобы человек вел себя так гнусно?!

На стойке лежал счет; я каждый день подписывалаего, отбирая у «Элиас-Кларк» еще 95 долларов, и сейчас я скоренько нацарапалана нем неразборчивую закорючку. Такая подпись могла принадлежать и мне, иМиранде, и Эмили, и Махатме Ганди – в тот момент это было не важно. Я схватиласумку с обедом и вылетела вон, предоставив чересчур впечатлительному Себастьянусамому приводить себя в чувства. На улице сразу бросилась к такси и чуть несбила с ног пожилого человека. У меня нет времени на извинения. Я должнауволиться. Даже при полуденном движении мы преодолели несколько кварталов всегоза пять минут, и я бросила водителю двадцатку. Я дала бы ему и полсотни ипридумала бы, как вытянуть эти деньги у «Элиас», но у меня не былопятидесятидолларовой банкноты. Он начал отсчитывать сдачу, но я захлопнуладверь и побежала. Пусть он потратит эту двадцатку на свою дочку или купит себеобогреватель, подумала я. Или пусть даже выпьет сегодня вечером пива втаксопарке в Куинсе – на что бы ни ушли эти деньги, все лучше, чем покупать ещеодну чашку опостылевшего капуччино.

Преисполненная праведного возмущения, яворвалась в здание, не обращая внимания на неодобрительные взгляды кучкитрескунов и трещоток. Возле лифтов «Бергмана» я заметила Бенджамина, но, нежелая терять больше ни секунды, повернулась к нему спиной, пропустила своюкарточку через считывающее устройство и сделала решительный шаг. Черт!Металлическая перекладина с силой ударила меня по бедрам, и я поняла, что черезпару минут у меня появится огромный багровый кровоподтек. Я подняла глаза иувидела два ряда ослепительно белых зубов и круглое потное лицо Эдуардо. Очерт, ну сколько можно!