Она боялась пошевелиться.

— Я пришел в ужас при мысли, что никогда тебя больше не увижу и не расскажу о письмах. В тот момент половинчатый брак, который ты мне предлагала, показался не таким уж страшным. Как, по-твоему, это поступки влюбленного мужчины?

Он выглядел таким несчастным, что Джорджи устремилась к нему всем сердцем. Зачем ей требовать от него признания, которое он не может облечь в слова, когда его действия говорят красноречивее слов?

— Похоже на то, — сказала она и тут же добавила, поднимаясь на ноги: — Но сейчас не стоит об этом задумываться.

Потому что, когда гусеница выходит из кокона, она поначалу тоже смущается появившихся у нее крыльев. А Эдмунд признался, что давным-давно спрятал свое сердце в прочный защитный кокон. Подобно тому как только что появившаяся на свет бабочка нуждается в солнечном тепле, чтобы расправить крылья, так и Эдмунду требуются подходящие условия, чтобы начать доверять собственным чувствам к ней.

— Я… — Сделав глубокий вдох, она шагнула к нему. — Я люблю тебя, Эдмунд, и, как мне кажется, всегда любила. Сначала то были чувства озорной маленькой девчонки. Потом нас разлучили, а с разлукой умерла и любовь. Мы оба прошли этап… нахождения в коконе. Чтобы выжить, мы были вынуждены завернуться в собственную гордость и отрицание. Но теперь мы вышли навстречу чему-то новому, что оба мы сочтем восхитительным, если, конечно, достанет смелости…

С этими словами она взялась за ленточку у ворота ночной сорочки и дерзко ее развязала.

— Тебе необязательно это делать, Джорджи.

— Но я хочу, — возразила она, развязывая вторую ленту.

Эдмунд сжал руки в кулаки.

— Джорджи, если ты обнажишься еще немного… Она тут же развязала третью ленточку.

Дыхание его сделалось прерывистым.

— Я же всего лишь мужчина, черт подери. С такими же потребностями, как майор Гоуван. — Он отступил на шаг. — Мне очень жаль. Я не вынесу, если вызову у тебя отвращение.

— Ты никогда не вызовешь у меня отвращение, Эдмунд, — возразила она, не двигаясь с места. Ей очень хотелось шагнуть к нему, но ноги так дрожали, что она больше им не доверяла. — Ты верно заметил, я не пережила бы… любви другого мужчины. Но ты не другой мужчина. Ты… — Она пожала плечами. — Эдмунд. Мой Эдмунд.

Казалось, что он тоже слегка подрагивает. Для Джорджианы это служило утешением, поскольку ей было совсем не просто стоять перед ним с частично обнаженной грудью, поощряя смотреть на себя.

— Если кто и может помочь мне преодолеть это препятствие, то только ты. Я поняла, что мне потребуется помощь. В большей степени, вероятно, чем любой другой женщине. Потому что я понятия не имею, что нужно делать. Я осознаю, что мне недостает женских чар, ведь все эти годы тема взаимного влечения людей противоположного пола была для меня под запретом. Я… я в самом деле мечтаю стать для тебя лучшей женой. Если только ты подскажешь мне, что и как делать, клянусь…

— Джорджи, нет, — перебил Эдмунд. — Не нужно ничего делать, просто будь собой. Не старайся доставить мне удовольствие. Ты уже это делаешь.

— Тогда почему ты до сих пор там стоишь, когда я… — Она указала на распахнутый ворот ночной сорочки.

— Потому что я скорее умру, чем отвращу тебя от себя. Я знаю, что физическая близость кажется тебе… омерзительной.

— С любым другим мужчиной так и было бы, я действительно имела это в виду. Но, Эдмунд. Пришло время мне научиться быть настоящей женщиной. Не хочу навсегда застрять на стадии… — Она покачала головой. — Иметь женское тело, но не чувствовать себя в нем как дома. Понимаешь, что я имею в виду? Всегда бороться со своей сущностью. Это… так угнетает, Эдмунд.

— Я не хочу, чтобы ты страдала.

— Так научи меня быть бабочкой! — воскликнула она, разводя руки в стороны. — Хочу подставить крылья солнцу. И твоей любви, Эдмунд.

— Дорогая! — Поспешно преодолев разделяющее их расстояние, он крепко обнял ее и уткнулся лицом ей в шею.

Но тут же резко отпрянул.

— Ты обнажилась для меня, — сказал он, решительно стаскивая с себя сюртук. — Будет справедливо, если и я поступлю так же. — Он быстро развязал шейный платок и потянулся к рубашке. — Вот так, — проговорил он, снова шагая к ней. Так близко, что она могла бы дотронуться до него.

Ей очень хотелось это сделать, положить ладонь на его прекрасный торс. Не в силах дольше противиться своему желанию, она коснулась пальцами его покрытых волосами мускулов. Эдмунд замер, позволив Джорджиане изучить свое тело. Когда она прочертила пальцем дорожку, сбегающую вниз по животу и скрывающуюся за поясом бриджей, он вздрогнул.

И схватил ее за запястье, не давая двигаться дальше.

— Пока достаточно.

— Что-то не так? — Она-то думала, что он поощряет ее чувственное исследование! — Мне не стоило этого делать?

— Все так. Я рад, что ты это сделала. Рад, что не находишь мое тело отталкивающим или пугающим.

— Ничто в тебе не отталкивает и не пугает меня. Потому что это ты, Эдмунд.

Он сглотнул. В глазах его появился блеск. Медленно, почти с опаской, он просунул руку за отворот ее ночной сорочки.

И начал гладить и ласкать ее. Джорджиане было так приятно, что она прикрыла глаза от удовольствия. Эдмунд же перевел взгляд с ее лица на свои длинные, тонкие пальцы, сжимающие ее грудь.

Теперь оба дышали с трудом. Джорджиана решила, что могла бы простоять так вечно: чтобы одной рукой Эдмунд обнимал ее за талию, а другой гладил грудь.

Тут он склонил голову и принялся покрывать ее груди поцелуями. Она же обхватила его руками за голову и вплела пальцы в волосы.

Иного поощрения ему не требовалось. Он продолжил сжимать ее груди, посасывать их, даже покусывать, до тех пор пока она не застонала от наслаждения, затопившего ее тело.

Он поднял голову.

— Ты уверена?

— Да, да, — просительно простонала она.

Он подхватил ее на руки, отнес на кровать и бережно уложил. Отступив на шаг, некоторое время просто любовался ею.

— Ничего нет более красивого, чем ты, Джорджи, лежащая в ожидании меня. Желающая меня. — Он присел на краешек кровати, взял ее за левую руку, на безымянном пальце которой поблескивало его кольцо, и принялся по очереди целовать кончики пальцев. Потом губы его перебрались на запястье и заскользили выше по внутренней стороне руки. — Такая нежная, — выдохнул он, распространяя по ее венам жаркую дрожь.

Эдмунд опустился на колени рядом с кроватью и, все еще держа Джорджиану за руку, принялся целовать пальцы ее ног, выглядывающие из-под подола ночной сорочки.

— Какие изящные у тебя пальчики, — сказал он, целуя ее лодыжку и сдвигая подол сорочки чуть выше. — Какие стройные ножки, — выдохнул он. Поцеловав одно колено, он слегка развел ей ноги в стороны, чтобы получить доступ ко второму. Губы у него очень горячие, а щекочущие бедра волосы мягкие.