Валентина явилась и скромно встала перед королем Норвегии, перед своим женихом и перед своим отцом, и перед всеми поданными, которые пришли посмотреть на происходящее.

Гарольд же сказал очень громко:

– Твой жених Турольд привез тебе богатый дар – вот этот пестрый шерстяной плащ, который согреет тебя холодными норвежскими зимами, если ты этого пожелаешь. Примерь же его перед всеми, чтобы мы увидели, что подарок Турольда тебе впору!

Валентина набросила плащ на плечи. Гарольд так и впился в нее глазами – но сколько он ни всматривался, ничего не происходило: не шевельнул плащ ни единой складочкой, и подол его не стал ни короче, ни длиннее. И тогда Гарольд перевел взгляд на Турольда и вздохнул с облегчением, а Турольд перед всеми заключил Валентину в объятия, и больше в этой повести ничего о них не говорится.

Правителя Гардарики звали Всеволод, и на всем Севере не найти было человека хитрее. За это одни люди любили его, а другие ненавидели.

Как-то раз, идя по лесу, Всеволод увидел двух карликов, которые выбрались из своей скалы и собирали дрова, непрестанно ругаясь и бранясь при этом меж собой.

Они так увлечены были перебранкой, что не заметили, как подобрался к ним человек. А Всеволод преградил путь к скале, которая служила им жилищем, скрестил на груди руки и начал ждать.

Вот карлики повернулись к скале – а войти не могут: человек закрыл собой потайную дверь и не хочет сдвигаться с места.

Карлики побросали дрова, подбежали к Всеволоду, давай его толкать и пихать: один толкает влево, другой вправо, а Всеволод стоит себе на одном месте и громко смеется.

Наконец карлики выбились из сил, упали в траву и разрыдались, да только сердце Всеволода этим не разжалобили.

– По чему это вы так убиваетесь, жалкие малявки? – спросил князь, не наклоняя к ним головы и ни единым жестом не показывая сочувствия. – Зачем воете и катаетесь по земле? Разве вы не знаете, что лес этот принадлежит мне, и дрова, которые вы здесь украли, тоже мои? Наложу-ка я на вас кусачие веревки, сплетенные из собачьей шерсти, чтобы вам вовек не освободиться!

– Лучше сразу убей нас, человек! – взмолился один из карликов, а второй прибавил:

– Никогда мы не станем служить тебе!

Всеволод притворился, будто обдумывает их слова, хотя заранее знал, что именно так все и произойдет.

– Пожалуй, не стоит мне связывать вас, – признал он. – Немного мне чести будет, если я заставлю вас служить мне, ведь вы слабы и безобразны. Ни украсить мой двор вы не сможете, ни пользы принести. Лучше уж я убью вас, и дело с концом.

И он сделал вид, будто хочет вытащить меч из ножен.

Карлики закричали и заплакали пуще прежнего: когда речь шла о Всеволоде, то ни одно живое существо, кроме его коня и собаки, не могло знать: всерьез он говорит или притворяется.

– Впрочем, – прибавил Всеволод, – легко назначить выкуп за две вязанки дров, ведь жизни ваши, в отличие от древесины, ничего не стоят.

– Почему это? – обиделись карлики.

– Потому что древесина принадлежит мне, а вы, карлики, не принадлежите никому.

– Разумно, – согласились карлики и приободрились. – Назначай свой выкуп, князь Всеволод.

– Я хочу, чтобы вы сделали для меня две вещи, – сказал Всеволод. – Во-первых, ладью, которая загорится, если в нее ляжет чистая дева, и будет пылать, не сгорая, три ночи и три дня. Эта вещь необходима мне для женитьбы. Во-вторых, меч, который разрубал бы сталь как шелк; любая рана, им нанесенная, должна быть смертельной. Эта вещь необходима мне для войны.

Карлики посовещались еще немного, и тот, что казался повыше ростом, сказал:

– Мы согласны на твои условия, Всеволод. Через месяц и один день приходи на это место, и ты получишь свои дары. А сейчас позволь нам забрать наши дрова и наконец войти в скалу.

* * *

Через месяц и один день Всеволод вернулся к скале. Была безлунная ночь, но возле скалы теплилось пламя, как будто кто-то не загасил костер. Багряный свет то вспыхивал, то гас в черной траве, и Всеволод разглядел очертания небольшой ладьи. На дне ладьи лежал меч. Когда Всеволод наклонился, чтобы поднять его, меч вдруг вспыхнул и запылал, как солнечный луч. Его сталь была совершенной и ледяной на ощупь, а свет, исходивший от него, заставлял отводить глаза.

Всеволод начертил мечом руну на скале, запечатывая ее, взвалил лодку себе на спину и, с мечом в руке, отправился в королевский чертог, украшенный резным деревянным драконом. Дракона этого Всеволод собственными руками снял с вражеского корабля и, пленным, водрузил на крышу своего жилища.

По пути он встретил одного из своих дружинников. Тот был пьян и затемно возвращался домой; ноги и язык у него заплетались, но дух его был бодр и весел. При этой встрече меч в руке Всеволода запел, словно был натянутой струной; свет, от него исходящий, сделался нестерпимым, как молния, – и рука Всеволода сама собою взметнулась, направляя оружие в грудь дружиннику. Тот даже понять ничего не успел: острая сталь вошла в его плоть, погрузилась в теплую кровь, зашипела и погасла. Меч как будто успокоился, напившись и потускнев. Всеволод обернул его плащом убитого дружинника, сделав ножны на первое время. С лодкой на спине и мечом в руке вошел он в чертог и обо всем рассказал дружине, но показывать меч отказался: «Довольно и одного человека, которого я убил, сам того не желая. И отныне запрещаю прикасаться к этому мечу и вынимать его из ножен».

Ладью Всеволод поставил в той комнате, где хранил сокровища, и также запретил ее трогать.

* * *

Весной Всеволод с дружиной отправился в набег и взял с собой меч и ладью. Однако следует рассказать, как вышло, что Всеволод стал хитрейшим из людей. А причина этому заключалась в том, что он вырос среди женщин на одном необитаемом острове.

Правителем Гардарики и отцом Всеволода был в те годы Зигебанд; в жены он взял Алогию, деву неизвестного рода, но доблестную, и она в благодарность родила ему сына Всеволода. Была Алогия весьма мудрой и сведущей в ткачестве, и ей открывались вещи, от прочих людей скрытые, и вот как это происходило: стоило ей лишь сесть за ткацкий станок и задуматься, как руки ее сами собой создавали особенные узоры. Если вглядываться в эти узоры, открыв душу судьбе, то приходил ответ на любой вопрос и можно было увидеть прошлое и будущее любого человека.

Вскоре после рождения Всеволода Алогия ткала плащ для сына и среди переплетения нитей разглядела, что его ждет одинокое детство вдали от родителей, плен и безвестное существование; но гибели она не увидела.

Это очень опечалило Алогию, и она обо всем рассказала Зигебанду. С тех пор они не сводили со Всеволода глаз, а если им требовалось уединение, то оставляли его под присмотром одной нежной девицы и одного старого воина с изуродованным лицом. Это было сделано по совету мудрой Алогии, которая рассчитала, что воин непременно полюбит девицу и захочет постоянно находиться рядом с нею, а значит – и с ребенком; девица же воспылает отвращением к изуродованному воину и всю свою нежность обратит на воспитанника.