Я развернулась и побежала назад.

Остаток ночи и большую часть утра я провела вместе с Сашей вбольнице. На нее было больно смотреть. Сначала она металась возле двери,ведущей в операционную, потом села на стул и уставилась на пол. Из ступора еевывело появление врача, который заявил:

– У девочки довольно редкая, четвертая группа крови сотрицательным резусом, нам надо сделать переливание, вы можете стать донором?

Сашенька заломила руки.

– Господи, нет! У Лизочки группа крови отца! Она умрет, да?

– Не говорите глупостей, – вспылил врач и исчез.

Саша снова заметалась по коридору, потом внезапноостановилась у окна и твердо заявила:

– Если с Лизонькой что-нибудь случится, я выпрыгну отсюда незадумываясь! Мне без дочери жизни нет!

На всякий случай я оттащила ее от подоконника и велела:

– Не смей думать о плохом. Мысли имеют обыкновениематериализовываться. Как скажешь – так и случится.

– Да, да, да, – закивала Саша, – правильно, Лизочкавыздоровеет, она уже поправилась, вот, вижу, мы, красивые, богатые, идем поЛожкину…

Следующие два часа она, словно молитву, твердила эти фразы,не останавливаясь и не запинаясь. И с каждой «молитвой» мне становилось всетревожней.

Внезапно белые двери разошлись в стороны, показаласькаталка, укрытая простыней.

– Умерла, – зашептала Саша.

Я вцепилась в подол ее платья.

– Нет-нет, видишь, медсестра капельницу несет.

– Что с Лизой? – кинулась к девушке Сашенька.

– Все вопросы к доктору, – сурово отрезала та и велеласанитару: – Живей в лифт, на второй, в реанимацию.

– В реанимацию, – чуть не лишилась чувств Саша, – ей совсемплохо…

– Не волнуйся, – попыталась я успокоить несчастную мать, – вреанимацию всегда кладут после любой операции.

– А меня после аборта сразу в палату отвели, – прошепталаСаша, глядя, как кабина с каталкой несется вниз.

– Так то аборт… – начала я, но тут появился врач, и мыкинулись к нему.

Молодой хирург был серьезен.

– Особых поводов для беспокойства у нас нет, – сообщил он, –если учесть, что ребенок упал с высоты третьего этажа.

– Откуда? – удивилась я. – В нашем доме всего два этажа,правда, есть еще чердак.

Но врач не стал меня слушать, а продолжил свою речь:

– Так вот, если учесть высоту, то можно сказать, чтоЕлизавета легко отделалась. Открытый перелом правой голени, закрытый – левойруки. Сотрясение мозга и разрыв селезенки, нам пришлось удалить этот орган,неприятно, конечно, но не смертельно. Девочке очень повезло. Часто в такихслучаях ломают позвоночник и остаются либо на всю жизнь парализованными, либопогибают на месте. Поставьте в церкви свечку.

– Значит, опасности для жизни нет? – уточнила я.

Доктор, суеверный, как все врачи, ответил:

– Надеюсь, что процесс выздоровления пойдет благополучно.

– Пустите меня к дочери, – попросила Саша.

– Она еще не отошла от наркоза, вам лучше сейчас уехать ивернуться завтра к вечеру.

– Пожалуйста, – взмолилась Сашенька.

– Ну ладно, – согласился врач, – поехали, только придетсяраздеться и надеть бахилы с халатом.

– Могу даже простерилизоваться в автоклаве, – на полномсерьезе заявила Саша.

Доктор усмехнулся и повел нас в реанимационное отделение.Меня оставили в коридоре, я увидела табличку «Курить там», вышла на лестницу ипринялась чиркать зажигалкой.

– Огонька не найдется? – раздалось сзади.

Я оглянулась и увидела хирурга.

– Спасибо, – сказал он, прикурив, – похоже, девочка ееединственная дочь?

Я кивнула.

– Давно заметил, – вздохнул врач, – чем больше трясутся надребенком, тем сильнее он уязвим. В многодетных семьях, где на каждогоприходится не так уж много любви и ласки, дети здоровее.

Не буду с ним спорить, но, на мой взгляд, те, когонедолюбили в детстве, тотально несчастливы в зрелом возрасте. Хотя любовь любвирознь. Есть у нас приятель, Олег Марцев, пятидесятилетний, толстый, седойдядька. Его растила одинокая мама, всю заботу и нежность отдавшая обожаемомусыну. Олег замечательный человек, после перестройки он резко пошел вверх,занялся бизнесом и разбогател до неприличия. Но вот беда, в личной жизни у негополный провал. Любящая сыночка до беспамятства мама просто выживала всех егожен. В конце концов Олег сообразил, что на одной территории с Анной Алексеевнойне уживется даже святая Тереза, и отселил матушку в соседний дом. Стало ещехуже. Анна Алексеевна пребывает в уверенности, что сын обязан утром приходить кней на кофе, а вечером на ужин. В субботу и воскресенье маму нужно сопровождатьв театр или на концерт, еще «мальчик» должен рассказывать матушке абсолютно всео своей жизни. Как-то раз Олег признался мне, что, когда видит на порогеулыбающуюся Анну Алексеевну и слышит нежную фразу «Ну, мой дорогой, расскажискорей, как денек прошел», ему хочется схватить что потяжелей и опуститьстарухе на голову. Но он этого, естественно, не делает, потому что очень хорошовоспитан. Своей безумной, опутывающей любовью Анна Алексеевна просто придушиласына, у нее не хватило сил на подвиг: оставить выросшего ребенка житьсобственной жизнью. Результат плачевен. У Олега нет семьи, и он просто ждет,когда Анна Алексеевна уйдет в мир иной. Тогда он сможет наконец подыскать себепару.

– Ну зачем Лизу понесло на чердак? – вздохнула я.

Врач развел руками.

– А почему дети везде лезут? Из шкодливости. Хотя девочка,когда ее привезли, была в сознании, и она сказала, что хотела взять куклу.

– Какую? – подскочила я.

– Понятия не имею, спросите у Евдокии Филипповны, онапереодевала ребенка.

– Где ее можно найти?

– На пятом этаже, в отделении.

Не дожидаясь лифта, я, перескакивая через две ступеньки,понеслась наверх.