Ему сказочно повезло: он не сорвался ни в одну из трещин ине замёрз, переломав ноги, в хрустальной, пронизанной солнечными отсветамигробнице. Боги хранили его. Он уходил всё дальше и дальше, время от временичуть приоткрывая слепнущие глаза, чтобы видеть, как медленно придвигаетсяскала, за которой его уже не смогут разглядеть с рудничных отвалов и за которойон должен будет неминуемо свалиться и умереть. Он шёл к ней целую вечность, ижизни в нём оставалось всё меньше. Цепляясь за обледенелые камни, он обогнул скалуи свалился, но почему-то не умер сразу, только перестал видеть, слышать идумать. Нелетучий Мыш перебрался ему на грудь, прижался, распластываясь, ижалко заплакал.

Волкодав уже не видел, как невесомо скользнули над ним двебольшие крылатые тени, а немного погодя к распростёртому телу пугливоприблизились хрупкие, большеглазые существа, очень похожие на людей…

…Почувствовав, как разгорается глубоко в груди медленныйогонёк боли, Волкодав затравленно огляделся кругом и уткнулся лицом в колени,второй раз за один день настигнутый жестоким приступом кашля. Лёгкие точнопосыпали изнутри перцем, хотелось вывернуть их наизнанку, ошмётками, клочьямивышвырнуть из себя вон… Рёбра свело судорогой, Волкодав задохнулся и не сразупочувствовал на своих плечах чьи-то руки. Это было уже совсем скверно. Он хотелстряхнуть их с себя, но сразу не сумел – держали цепко. Его заставиливыпрямиться, и к голой груди прижались две твёрдые узенькие ладошки. Ниилит…Ниилит? Тут Волкодав понял, что его собрались лечить волшебством. Допуститьподобного непотребства он не мог и хотел вырваться, встать, но кашель с новойсилой скрутил его, и отбиться не удалось.

А крепкие ладошки знай скользили, гладили тело, и зелёныекруги, стоявшие перед зажмуренными глазами, начали таять. От рук Ниилитраспространялось чудесное золотое тепло, которое гнало, гасило багровый огонь иуспокаивало, успокаивало…

Волкодав окончательно пришёл в себя и открыл глаза. На мигему показалось, будто от рук Ниилит вправду исходило слабое золотое свечение.Но только на миг.

– Тебе жить надоело?.. – сипло зарычал Волкодав.Встряхнулся и обнаружил, что держали его, вернее, поддерживали, вдвоём. Тилорнподпирал сзади, самым непристойным образом гладя его мокрую голову, а Эврихобнимал за плечи, заглядывая в глаза, и на лице у него было искреннеесострадание. Почему-то это вконец озлило Волкодава, и он решил-таки вырваться.

– Не беспокойся за Ниилит, друг мой, – сказал емуТилорн. – Я знаю, чего ты боишься, но этого не случится. В здешнем миреженщинам дано больше, чем нам. Я вот мужчина, и я способен только отдавать своюсилу… или направлять чужую, если человек сам этого хочет. Ниилит же способнапризывать то, что твой народ именует Правдой Богов, а мой – энергией Космоса…

Недоверчиво слушавший Волкодав сразу припомнил: послелечения Эвриха он, крепкий мужик, воин, обессилел так, что не сумел дажеподняться и два дня потом отсыпался. Тогда-то ведь и привязался к немурудничный кашель, казалось бы, давно и прочно изжитый. А Ниилит ходила как ни вчём не бывало, возилась по хозяйству, отмывала окровавленный пол…

Наверное, они были правы. И уж во всяком случае понимали,что делали. Вот только Волкодав до того не привык к помощи, что, в отличие отТилорна, не умел принимать её как надлежало. Особенно когда она здоровосмахивала на самопожертвование. Он открыл рот, чтобы сказать Ниилит спасибо, нотут подал голос Эврих:

– Где ты подхватил такой кашель, варвар? Я думал, ужтебе-то никакой дождь нипочём… – Волкодав злобно посмотрел на него, имолодой аррант неожиданно расхохотался: – О, вижу, ты сердишься. Значит,тебе не настолько уж плохо, как мы было подумали…

Мужчины взялись его поднимать, но Волкодав легко стряхнул ихи встал сам.

– Пошли в дом, – сказал Тилорн. – Хватитздесь мёрзнуть.

Что до Ниилит, она попросту взяла венна за руку и потащила вдверь.

Войдя, Волкодав только тут заметил, что в доме топился очаг– заступа от холодной сырости, которой тянуло снаружи. Мальчишка Зуйко, гордыйпорученным делом, держал над углями медный ковшик на длинной деревянной ручке.Из ковшика пахло мёдом, липовым цветом, вереском и чем-то ещё. Ниилит вручилаВолкодаву дымящуюся чашку, и он выпил без разговоров. Ниилит была здесьединственным человеком, от которого он стерпел бы любое самоуправство. Дажеесли бы она взялась лоб ему щупать. Он сказал, ни к кому в отдельности необращаясь:

– Спасибо…

Всего же более он был им благодарен за то, что они больше нерасспрашивали его, куда он подевал меч.

Утро занялось ветреное, розовое и чисто умытое. Вскоре послетого, как поднялось солнце, в дом к Вароху, шлёпая сапогами по ещё не просохшейпосле обильного ливня мостовой, припожаловал старшина Бравлин.

– Пошли со мной, парень, – поздоровавшись схозяином и жильцами, сказал он Волкодаву.

– Куда ещё? – насторожился подозрительный венн.

– В кром, – сказал стражник. – Государынякнесинка меня нарочно послала, потому что ты меня вроде как знаешь. Она велела,чтобы ты сейчас же пришёл.

– Зачем? – поднимаясь, хмуро спросил Волкодав.

– Больно любопытный ты, парень, – проворчалБравлин. – Придём, сам всё и узнаешь.

– Может, нам тоже пойти? – осторожно спросилТилорн. Эврих и Ниилит встревоженно оглянулись на Вароха, но мастер толькопожал плечами.

– Незачем, – буркнул Волкодав. И пошёл с Бравлиномсо двора.

Живя на чужбине, всякий поневоле держится соплеменников. Воти вельхи, обитавшие в Галираде чуть не со дня основания крома, целиком заселилидве длинные улицы. Ближний путь в крепость пролегал мимо, но Волкодав хорошослышал долетавшие с той стороны обрывки песен и нестройное, но усердное гудениевельхских «пиобов» – костяных дудок, питавшихся воздухом из кожаного мешка.Песни, все как одна, были задорные и весёлые. По вере вельхов, покойных досамого погребения не покидали одних и вовсю забавляли плясками и весельем, дабыотлетающие души преисполнились благодарности к сородичам, порадовавших ихпраздником. А устрашённая Смерть подольше не заглядывала в дом, где еёподвергли посрамлению и насмешкам…

Бравлин и Волкодав пересекли подъёмный мост, который малокто из горожан видел поднятым, и вошли в кром. Бравлин сказал что-то отроку,стоявшему в воротах, и парень, кивнув, убежал. Волкодав обратил внимание, чтопосередине двора уже был разложен ковёр и стояло деревянное кресло длякнесинки. Дружина понемногу сходилась с разных сторон, занимая по чину каждыйсвоё место. Совсем как тогда, зло подумал Волкодав. Он не любил неизвестности,потому что ничем хорошим она обычно для него не кончалась, и внутреннеощетинился. Опять суд?.. Да на сей-то раз с какой бы стати?..

На всякий случай он обежал глазами лица бояр.Лучезара-Левого не было видно, и на том спасибо. Зато присутствовал тот, когоВолкодав про себя называл Правым, – боярин Крут Милованыч, седой,немереной силы воитель с квадратным лицом и такими же плечами. Он и теперьстоял справа от кресла, пока ещё пустого. Он взирал на Волкодава с хмурымнедоумением, и тот, присмотревшись, именно по его лицу догадался: дружинныевитязи не лучше его самого понимали, зачем кнесинке понадобилось в несусветнуюрань собирать их во дворе.