Маша неловко себя ощущала оттого, что барон первым деломвынужден был потратиться на ее туалеты: как ни относился он к своей жене, а всеж понимал, что даме ее чина нельзя быть кое-как одетою. Так что на некотороевремя Пале-Рояль сделался для Маши основным местом ее времяпрепровождения.Здесь, под портиками трех дворцов, из которых больший, последний, был обращен всад, было собрано все, что могло произвести ремесло из бронзы, материй,кашемиров, кожи, серебра, драгоценных камней. Средняя галерея этого дворца,соединявшая боковые флигеля, представляла собой покрытую стеклянной крышейвеликолепную залу, где постоянно толпился народ и где роскошь боковых кафе,магазинов и простенков между ними, занятых зеркалами, составляла чуднуюпестроту, когда каменья, бархат, золото сверкали и сияли тысячью лучей.

Новые моды, особенно широченные кринолины, Машу слегкашокировали. Ее поражало, сколько денег тратят теперь женщины, чтобы выглядетьпосмешищем! А прически? Цветочная корзина на голове графини Строиловой, такпоразившая воображение добродушного волочеса на постоялом дворе близСанкт-Петербурга, была просто прическою деревенской простушки перед тойпарикмахерской феерией, которую узрел Данила, взятый однажды в Пале-Рояль! Наголовках знатных дам были возведены целые башни из волос, сложнейшие пейзажи,жанровые сценки, символические орнаменты. Наметанным глазом Данила разглядел,что прежде всего огромными шпильками и с помощью фиксирующих помад волосывздымались все вверх, примерно раза в два выше, чем медвежья шапка прусскогогренадера, и лишь в воздушном пространстве, в полутора локтях над уровнем глаз,начиналась собственно область творчества художника. Данила клялся и божилсяГлашеньке, что своими глазами видел даму, прическа коей была столь высока, чтоей невозможно оказалось сидеть в карете. Она вынуждена была, приподняв юбки,стоять на коленях, чтобы не повредить драгоценное сооружение.

Да, прихоти капризной богини Моды были слишком безумны инесообразны, чтобы Маша решилась им служить; тем более что единственномучеловеку, чье мнение о ее внешности для нее что-то могло значить, – мужу, и онасама, и ее прически были глубоко безразличны.

Если Маша и ожидала какого-то решающего разговора об ихбраке, то этого не произошло. Корф не то покорно, не то равнодушно принял туситуацию, которую с первой минуты утвердила сама Маша своим поведением сНиколь: она – la baronne, ваше сиятельство, она – хозяйка дома, пусть даже еесупружество – это фактически vie а part, жизнь врозь. Весьма обыкновенны былислучаи, что неполадившие супруги разъезжались, предоставляя друг другу жить какугодно. Барон и баронесса Корф тоже предоставили друг другу жить как угодно,однако не разъезжались, хотя у Корфа в это время возник бы новый к тому повод,узнай он, что Маша вновь беременна.

Роковая встреча с Вайяном не прошла бесследно!

Сообразив, что именно с ней произошло, Мария пришла в такойужас, что несколько дней провела, забившись в постель, не в силах осознатьнеумолимость свершившегося. Ах, Вайян… какая сила нечистая толкнула Машу в егообъятия?! Добро бы уж по жгучей любви, а то просто так – хо́ть минутнаяодолела! Неужели она распутна, порочна по природе своей, оттого и улеглась впостель с Вайяном без сомнений и колебаний? И даже в голову не пришло подуматьо последствиях!

Самым ужасным было то, что история с Гринькой – ЧестнымЛесом повторилась почти в точности, но теперь не было ни малейшей надеждыскрыть положение хотя бы под самой зыбкою завесою приличия. Мария предаваласьотчаянию до тех пор, пока не спохватилась: слезами делу не поможешь, а времятечет, как вода, неостановимо, и сколь ни оставалась она наивна в делах такогорода, даже ей было ведомо: чем раньше избавиться от бремени, тем лучше, не то,при позднем сроке, и помереть недолго. Она с точностью знала день своегозачатия: с той поры прошло ровно два месяца. Конечно, время у Марии еще было…да беда, не было никакой надежды на спасение!

Совершенно немыслимым казалось ей сознаться мужу, сноваиспытать этот позор – у страха хорошая память, как говорил Агриппа д’Обинье.Выходило одно: в незнакомом, огромном, чужом Париже следовало искать бабку,повитуху, как они тут называются – sage-femme, что ли?

Однако повитуха – не букет цветов, не курица, не придешь нарынок да не спросишь ее. Немыслимо даже заикнуться о случившемся, спроситьсовета у тех дам, с которыми в посольстве свела знакомство Мария; а тетушка,как назло, уехала вслед за княгиней Ламбаль в Версаль, и никто не знал, когдаона изволит воротиться. Вот так и получилось, что единственным человеком,который мог хотя бы отдаленно навести Марию на след какой-нибудь тайнойsage-femme, оказалась Николь.

Конечно, нечего было и думать – самой прийти к ней. Лучше ужсразу – с камнем на шее кинуться в Сену с Аркольского моста. Пришлосьдовериться Глашеньке с Данилою – куда ж без Данилы! Ведь не кто иной, как он,должен был выступить в роли соблазнителя маленькой горничной! Но уж тут Марияпокривила душой и без зазрения совести представила дело так, будто пала жертвоюнасилия, заплатив своим телом за возможность остаться в живых. Данила помнил, вкаком виде вырвалась она из замка, а потому сразу поверил барыне; затоГлашенька быстрее его поняла, почему госпожа под страхом смерти не желаетдовериться в этой беде своему мужу. Она и сама боялась барона до судорог, а егополное пренебрежение к молодой и красивой Марии Валерьяновне казалось ейчудовищным и противоестественным. Так что на следующий же день после ихзадушевного разговора, который очень напоминал разработку стратегическойоперации (если планирование таковых может прерываться потоками слез), Глашенькав присутствии Николь «упала в обморок». Надо думать, сделала она это достаточнонатурально (нагляделась на свою хозяйку!), ибо Николь тотчас бросилась напомощь.

Прежде она относилась к Глашеньке довольно неприязненно,однако, услышав ее печальную историю, увидев потоки слез (не стоит забывать,что Глашенька всегда была горазда поплакать!), Николь прониклась сочувствием кбедной горничной, которая смертельно боялась, что хозяйка, узнав обеременности, выгонит ее, и, поразмыслив, согласилась указать бедняжке, где живетвполне приличная повитуха, тайком промышлявшая абортами. Разумеется, Никользаломила за посредничество немалую сумму. Глашеньке пришлось сделать вид, будтоона украла у барыни и продала какое-то украшение. Благосклонность Николь послеэтого простерлась до того, что она собственной персоной решилась проводитьГлашеньку до дверей этой самой мамаши Дезорде, и девушке пришлось разыгратьстрашную сцену отчаяния, страха и нерешительности, чтобы любой ценой избегнутьнемедленного осмотра: ее обман тотчас раскрылся бы, и уж тогда ушлой Никольничего не стоило бы свести концы с концами и догадаться, с кем именно случиласьбеда!