– Ты уверена, что не хочешь этого ребенка?

Мария слабо кивнула. Ее неудержимо клонило в сон, но было лиэто следствием усталости или дурманило сладковатое, пряное питье, которымобильно напоила ее мамаша Дезорде, она не могла понять.

– Странно, что ты не выкинула после такой скачки. Небось несходила с седла от самого Парижа? Значит, у тебя очень крепкая матка. Видно,придется мне с тобой повозиться!

Мария только и могла, что слегка растянуть губы в подобииулыбки и пробормотать:

– Пожалуйста, прошу вас… сделайте это скорее! – а потомпровалилась в сон.

Но сколь ни крепко было усыпляющее питье, сколь ниобессилила ее усталость, она все время ощущала, как с усилием ворочаются в нейловкие руки мамаши Дезорде, причиняя тупую боль, от которой Мария иногда глухостонала, но тут же вновь проваливалась в забытье. Потом вдруг настал ужасныймиг, когда ей почудилось, будто чужие руки взяли ее за самое сердце и пытаютсявыдернуть его… но даже и эта мучительная боль не смогла разбудить ее.

Мария очнулась от того, что кто-то довольно свирепо хлесталее по щекам, прикрикивая:

– Проснись! Да проснись же ты!

Ужасная догадка пронзила мозг: Корф все вызнал, нашел ее!Она с испуганным криком открыла глаза – и облегченно вздохнула, увидев передсобой широкое лицо повитухи. Та испустила ответный вздох:

– Ну и напугала же ты мамашу Дезорде! Никак не могларазбудить тебя.

Мария чуть повернула голову. Она помнила, что, когдаложилась на кухонный стол, солнце светило прямо в окошко, – там же оно было исейчас. О чем же беспокоится мамаша Дезорде? И неужто все так быстрозакончилось? Похоже, ей удастся воротиться домой в срок, и, даст бог, ееотлучка сойдет незамеченной.

– Всякое бывало у меня, – проворчала мамаша Дезорде, – ночтоб девка провалялась сутки в беспамятстве…

– Сутки?! – привскочила Мария, не веря своим ушам. – Да вышутите?

– Больно надо! – буркнула повитуха. – Знала б ты, какогостраху я натерпелась. Думала, придется ночью…

Она не договорила, отошла от стола и подала какой-то знаксвоему мальчишке, тихо сидевшему в уголке. Тот покорно поднялся и поволок изкомнаты заступ с налипшими комьями земли. Маша пригляделась и увидела, чтоземляной пол в углу разрыт.

Мамаша Дезорде поймала ее взгляд и сконфуженно улыбнулась,пытаясь загородить угол своей высокой, костистой фигурой, но Мария вдруг всепоняла и похолодела от страха. Здесь рыли яму… могилу для нее! Мамаша Дезордерешила закопать бесчувственное тело, чтобы скрыть следы смерти в своем доме –ведь если бы Мария не очнулась, выходило бы, что мамаша Дезорде прикончила еесвоими стараниями. Ох, боже мой… Надо бежать, бежать отсюда!

Мария рванулась, но тут же вновь рухнула на подушку отсильнейшего головокружения. Пот необоримой слабости прошиб ее, однако у неехватило сил отвернуться, когда мамаша Дезорде очутилась рядом и подсунула ксамым губам кружку, над которой курился парок.

– Лежи тихо! – приказала она. – Это крепкий мясной бульон.Выпей – сил сразу прибавится. Да пей же ты! – прикрикнула она, разглядев ужас вглазах молодой женщины. – И ничего не бойся. Зачем мне твоя смерть, ну самаподумай! Я тут волосы на себе рвала, когда думала, что ты так и не очнешься!

В подтверждение своих слов она чуть сдвинула свой la vieille[60], и Маша увидела почти лысую голову. Выходило, будто мамаша Дезорде и впрямьс перепугу выдрала свои последние волосы! Это было так смешно, что страхоставил Машу и она с удовольствием глотнула из кружки горячего, крепкого,соленого питья, от которого кровь сразу быстрее побежала по жилам.

Мамаша Дезорде наблюдала за нею с умильной улыбкой, вовсе нешедшей к ее толстощекому хитроватому лицу, однако вполне искренней.

– Извини, я не хотела, чтоб ты видела это… – Она почтивиновато кивнула в разрытый угол. – Это я от страха, понимаешь? Дома-то, вПариже, у меня все устроено как надо, все остается шито-крыто, случисьнеладное; а здесь надобности пока не было, ну, я и растерялась.

Мария понимающе кивнула. Уж конечно, у такой проныры, какмамаша Дезорде, все должно быть предусмотрено. Наверняка в ее конуре на улицеВенеции есть какой-нибудь подвал, куда она спускает тела несчастных женщин,которые умирают во время avortement, а потом, под покровом ночи, уносит их издому и закапывает ли где-то, сбрасывает ли в Сену – бог весть, однако репутациямамаши Дезорде не страдает.

Странно: от доверия, которым к ней прониклось это чудище сруками по локоть в крови невинных, Мария совсем перестала бояться. Что ж,существует ведь множество женщин, которые возносят за мамашу Дезордеблагодарственные молитвы, вот и она сама будет вечно поминать ее добрым словом,– так стоит ли судить sage-femme за то, что она заботится о собственной безопасности?

– Я никому не скажу, – твердо пообещала Мария. – Будьтеспокойны, клянусь!

Лицо старухи прояснилось:

– Спасибо, голубушка. Сказать по правде, я уж подумывалапокончить с этим ремеслом: больно уж хлопотное, ненадежное… хотя знала бы ты,как играет кровь, когда эти глупые девчонки молят меня о помощи, а потомблагодарят, целуют руки, называют благодетельницей! Право слово, никакая матьне делает столько для своих дочерей, сколько я – для этих grues! [61] А ведьчастенько приходят ко мне и знатные дамы… вроде тебя! – Она лукаво усмехнулась,и Мария невольно улыбнулась в ответ, понимая, что маскарадом своим не смоглаввести опытную повитуху в заблуждение. – Иной раз кажусь себе всемогущей,словно… господь бог! – Она опять перекрестилась, словно извиняясь передгосподом. – Ты и не представляешь, чего только я не делывала! – Она игривошлепнула Марию по руке. – Однажды я даже сделала девственницу из шлюхи!

Мария недоверчиво вскинула брови.