– Вряд ли. Во-первых, гудки были длинные...

– Ну, если бы он звонил с сотового, гудки тожебыли бы длинные.

– Это правда. Но он сказал буквальноследующее: я забыл, что у вас в Нижнем глухая ночь. У вас в Нижнем, заметь. Нуда, у нас пять утра, а в Хабаровске уже полдень, семь часов разницы. Он оттудазвонил, я уверена.

– И как проходил разговор?

– Оба остались в большом изумлении.

– Думаешь, он еще позвонит?

– Я думаю, он не позвонит, а нагрянет сюда. Онничего не понимает, а когда он не понимает, он должен разобраться. Такаянатура, вряд ли он изменился. И появится он здесь довольно скоро, или я ничегоне понимаю в людях...

– На то и был расчет. Ну что ж, будем ждатьгостей. Но и самим плошать не следует. Поиски надо продолжать. Как там дела сремонтом?

– Ремонт идет. Охрана охраняет.

– И когда ты сможешь заняться «Барбарисом»?

– Да хоть сейчас.

– Нет, сейчас не стоит. Лучше завтра ночью, нукрай – послезавтра. Сможешь?

– Разумеется. А писательницу не пора к делупривлечь? Пока этот ее черноглазый фаллоимитатор в отключке, она вполнеуправляема.

– Ну давай ты сначала устроишь там, с«Барбарисом», а потом и к писательнице снова обратимся.

– Погоди, а как ты думаешь, она что-нибудьпоняла из этого звонка?

– Да вряд ли. Слишком уж сонная была.

– А не догадается?

– Кто ее знает... Не должна.

– Тебе не кажется, что ты ее недооцениваешь?На мой взгляд, она на многое способна!

– Уж лучше ей оставаться недооцененной, поверьты мне! Живее будет!

Пока где-то на земле проистекал этот разговор,Алена поняла, что больше не сможет заснуть, и выползла из постели. Подошла кокну. Все кругом темно и бело, метель метет под фонарем. Вернее, метелища –такая, что чудится, будто метет она не только на пределах Нижегородчины, где,согласно географической статистике, запросто могли бы разместиться полторыШвейцарии (ежели бы взбрело ей совершить такую глупость), метет не только повсей России, метет даже не по всей земле, во все пределы, а вообще повселенной, во все концы.

Этакая метель мирозданья имеет место быть, и ввихрях ее, «словно бесы в вышине», закружились обретшие плоть и кровь персонажироманчика, который Алена воспринимала сначала не слишком-то серьезно. Причемзакружились они не сами по себе, а именно вокруг писательницы Дмитриевой.

Она не сомневалась, что загадочный звонок имелотношение к истории Саблина. Это прозвище «Гном», которым почему-то назвал еенезнакомец...

Гном. Г Н О М...

Вспомнив что-то, Алена прошла из спальни вгостиную, служившую ей так же кабинетом, и, включив настольную лампу, приняласьрассматривать исчерканные вчера вечером листки. Да где это... Не то, не то... Ах,не он, не он, вскрикнула Марья Гавриловна и упала в обморок... Ну, конечно, онабыла Гавриловна, а никакая не Григорьевна! Да вот он, тот листок! На немнаписано три слова:

Гнатюк

Олег

Михайлович

Слова написаны в столбик, причем первые буквывыделены и заштрихованы. Делала это вчера Алена совершенно безотчетно, однако,такое ощущение, по некоему наитию, и смысл этих почеркушек стал ей понятентолько теперь. Первые буквы образуют непонятную аббревиатуру ГОМ, но если взятьне одну, а две первые буквы фамилии Гнатюка, получится уже нечто иное – ГнОМ.

Гном...

Это все то же горе от ума, которым всегдастрадала Алена, или в самом деле здесь что-то есть?

Она снова вспомнила описание внешностиГнатюка, данное Саблиным: очень низкорослый, толстый, просто-таки круглый,лысый, со светленьким легкомысленным пушком на макушке, с набрякшими, тяжелымичертами лица, небольшими глазками. Ладно, на Гнатюка из «Хамелеона» этосовершенно не похоже, однако у двух этих столь разных гномов-Гнатюков естьнечто, безусловно, общее: они мужчины. Почему же, услышав безусловно женскийголос писательницы Алены Дмитриевой, неизвестный продолжал называть ее Гномом?И когда она сказала, что он говорит с женщиной, этот человек вроде как визумлении положил трубку?

Или она говорила до такой степени хрипло, чтоон перепутал? Или на линии были какие-то помехи?

Алена озябла в одной пижаме. Потянулась кбольшой вязаной шали, лежавшей поблизости и пользовавшейся большойпопулярностью у мерзлявой писательницы, укуталась и села в любимый уголокдивана, под бра. Облокотилась на маленькую подушечку, подперлась рукой,приготовилась думать... Однако в этом уголке, обычно таком уютном, было сегоднякак-то не слишком удобно. Что-то уткнулось в бок и мешало.

Алена заглянула в щель между диваннымиподушками.

Вот это да! Диктофон, ее диктофон! Онасовершенно забыла о нем, а между тем он валяется здесь с того самого вечера,как Иван Антонович Саблин под покровом ночи явился заказывать писательнице свойкриминальный роман. Помнится, Алена тогда его включила, а потом так и невыключила. Интересно, что-нибудь записалось?

Алена нажала на кнопку перемотки пленки, навоспроизведение, но диктофон молчал. Ну да, батарейки сели, конечно, ведьаппаратик был включен трое суток.

Бог ты мой, да неужели только трое сутокпрошло с тех пор, как в квартире писательницы Дмитриевой зазвонил телефон и...

У меня зазвонил телефон. Кто говорит? Слон.Нет, не слон, а гном!

Почему гном? Не гном, а Саблин!

Алена нетерпеливо огляделась и увидела на краюстола пульт телевизора. Ага, в нем совершенно такие же батарейки, как вдиктофоне, и Алена их недавно заменила. Пульт пока без надобности, в отличие отдиктофона. Переставила батарейки – и диктофон ожил. Так, перемотать пленку,которая докрутилась до конца кассеты, теперь воспроизведение...

«Ладно, ладно, не пыхтите. Я пошутил. Но этотолько ради вас, честное слово, только ради вашего спокойствия. Слышали небосьтакую пословицу: меньше знаешь – лучше спишь. Вы все поймете, когда я вам своюжизнь расскажу».

Вот он, голос Саблина! Помнится, разговорначинался с сакраментальных фраз: «Здрасьте, я Саблин» и все такое. А Аленавозмущалась: «Как вы смеете, да что себе позволяете, почему кругом такаятемнота?» А Саблин сказал, что не желает, чтобы Алена его видела. Как это онвыразился, дай бог памяти? «Нижний наш всего лишь большая деревня, мало ли гденас жизнь сведет. Сплю и вижу, чтоб вы ко мне на шею с поцелуями кидались!»