– Много чего. Что приехали тут школу ставить для темных. Вон подписи собирали…

– И сколько собрали?

– Не знаю. Много. Глупость это. Темный или нет, а все одно… Но Тоньку и вправду убили. Бедовая девка была. Вбила себе в голову, что всенепременно выйдет замуж за богатого, благородного и по любви.

– И чем плохо?

Марьяна фыркнула и повернулась, встала, уперев руки в бока, и произнесла с упреком:

– Может, ежели для книг, то и неплохо, а вот молодым девкам головы морочить незачем. Сватались к ней богатые. А что, Тонька-то видная… Вон Николай Ефремович – человек уважаемый, вдовый. Дело свое имеет. Жила бы в доме, командовала б прислугою, но нет, завернула. Мол, старый и собой нехорош. А который хорош, так без денег. И ладно сама б была из этих, из ваших, с титулом чтоб, так нет же. Сидела, ждала, а годы-то шли, бабий век, он что солнце осеннее мелькнет, и все.

– У меня нет титула.

Марьяна фыркнула и отвернулась к плите, которую терла с немалым остервенением.

– Остаться бы Тоньке перестарком, глядишь, и поумнела бы. А вот оно как вышло. Наработалась в проклятом доме…

– Так уж и проклятом?

– Люди бают, что истинно… кто-то там то ли самоубился, то ли убился, а теперь вот еще и Тонька.

– И вы в это тоже верите?

Марьяна остановилась, отерла руки тряпицей.

– То есть убили девушку, которая работала в доме? – Неизвестную девушку было жаль. Немного. Но почему-то Анне подумалось не о ней, но о вещах иных. – И теперь в доме за порядком следить некому, и кухарка нужна.

Дети небось без завтрака остались.

– И мне подумалось, что, если вы не настолько суеверны…

– Платить сколько будут?

– Думаю, договоритесь.

Марьяна прикусила губу и тихо сказала:

– Я не суеверная. Муж у меня из темных был. Слабенький, конечно, до мастеров ему далеко, однако же ж пока живой был, то и жили хорошо. А не стало… Сынок у меня, – она отвела взгляд. – Муж помог дару раскрыться, думал, сам выучит. Но вот же ж… третий год камень носит. Только же ж нельзя долго, дар захиреет, а силы у него не сказать чтоб много. Я уж писала, только чтоб к мастеру в ученики пойти, или деньги нужны, или дар особый. А Сашка мой обыкновенный. И если вдруг… получится…

– Вам и вправду стоит встретиться с Глебом.

Анна подозревала, что еще одному ученику он не обрадуется, но, с другой стороны, Марьяна – женщина серьезная. И готовить умеет. И дом в порядке держит, хотя, конечно, во многом благодаря бытовым артефактам, но и они сами по себе работать не станут.

Глеб смотрел на хмурую женщину, которая выглядела настолько суровой, что и ему становилось не по себе. Она говорила медленно, явно подбирая слова, будто бы и их было жаль тратить. Но в целом смысл был понятен.

А сделка…

На кухне до сих пор воняло сгоревшим молоком, которое в процессе успело и скиснуть, потому что Миклош не настолько хорошо контролировал силу. И когда молоко побежало, схватился за кастрюлю голыми руками.

В результате каша вышла кислой. Руки пришлось бинтовать. И весь выводок давился подсохшим хлебом, поглядывая друг на друга без особого дружелюбия. Вот как их одних оставить-то?

– Вы понимаете, что школы как таковой еще нет? То есть существует она исключительно на бумаге? – Глеб смотрел на женщину, которая когда-то была красива, но теперь красоту ее стерли.

Заботы? Время?

– Что, быть может, нам придется покинуть этот город. И что тогда? Отправитесь с нами?

– Если понадобится, отправлюсь. И на новом месте кухарка нужна будет.

С этим сложно было не согласиться. Почему-то проблемы как раз возникали не с самим местом, но с прислугой, благодаря которой места оживали. Или нет.

– Вы, господин, не думайте. Он у меня тихий. Читать умеет. Писать. А по-вашему-то делу книги остались. Он читал.

Это хорошо. Точнее, не очень, потому что оставлять такие книги без присмотра опасно, да и незаконно. Вот только женщина явно дошла до точки.

– Приводите, – Глеб потер переносицу. – Погляжу. Жить ему придется здесь. Дар, перешедший в активную фазу, сложно контролировать. Вы как хотите. Места здесь довольно. Мне все равно. Лишь бы кормили. А пока я вас представлю. Не затруднит ли вас приготовить обед? Если что-то из продуктов будет нужно, то…

– Разберусь, – отмахнулась она. – И с деньгами. Только вам оно дороже встанет. За обычную цену не рискнут продавать.

– Почему?

– Дом проклятый.

Что ж, объяснение было в своем роде исчерпывающим. Дороже… К этому Глеб тоже привык. Главное, чтобы в принципе продавали, а то ведь оно по-всякому повернуться может.

Земляного он нашел в подвале, где тот, усевшись на длинном ящике, предавался тоске.

– Ответ получил?

– Получил. На, – он сунул скомканную бумажку Глебу.

– И кого пришлют?

– Никого.

– В смысле?

– А они решили, зачем кого-то слать, раз уж я тут. А что? Под клятвой нахожусь, и заняться больше совершенно нечем.

Глеб перечитал текст телеграммы дважды.

Надо же… Подобного поворота он не ожидал.

– Слушай, – Земляной сполз с ящика. – Может, ты, того, признаешься? Я тебя убью. Напишу отчет. И займусь школой?

– Один?

– Да, неувязочка… Вот скажи, если я эту бумаженцию местному градоправителю в харю суну, мне поверят?

– Нет.

– Нарочным обещали бляху прислать, – Земляной вздохнул и пнул ящик. – А по зверю вот. Забирай. Только пусть сама активирует. Привязка внешним воздействиям не поддается. Изменению не подлежит.

Глеб откинул крышку и подумал, что тварь получилась… странной. Они у Земляного всегда выходили необычными, нарушающими, казалось, основы анатомии. По сравнению с крабами, у которых от крабов остались лишь длинные, чрезвычайно гибкие конечности и панцирь, тварь выглядела симпатично. И даже мило.

– То есть отдаешь?

– С расчетом, что меня пустят в ту чудо-кладовую… А уж если по саду походить позволят, я и шерсти надсажу. Будет вообще на собачку похожа.

На борзую. Узкая, длинная голова, которая, расширяясь, переходила в мощную шею. Широкая грудь. Тонкие лапы. Горбатая спина, покрытая крупной чешуей.

– Выдержит прямое попадание «Огненного шквала», – Земляной заглянул в ящик и чихнул. – Правда, не буду лгать, что совсем без последствий. Но до горла доберется.

– Управление?

– В ней дух.

– Что?! Ты… с ума сошел.

– Просто… хотел попробовать, – Земляной отступил. – Думаешь, почему я ее третий год с собой вожу?