Блин, сдуреть, он это при них обсуждать взялся. Я утром был никакой – похмельный и плохо соображал.

– Ну, надеюсь, хомякового побоища не обнаружится, когда ты доберешься домой, – я ему. – Кабы кто знал, что ты не такой уж и чувствительный.

– Какого хера? – Скок мне.

Я и не понимаю толком, к чему я это, но Скок тот еще гаденыш – вот так меня выставлять на смех.

– Слушайте, нам и правда пора, – говорит. – Посмотрим, что получится.

Забирают свое со стола. Все притихшие. Скок провожает их до контейнера. Когда возвращается, у нас с ним чуток прохладно. Кидаем манатки в машину, и он говорит, что двинем в ближайшее место – в Гленвейл.

Едем по травянистому проселку прочь от пляжа, солнце прет в окна. Да хоть бы и ливень как из ведра, мне-то что. Может, дело в том, что легли поздно плюс подействовала та дрянь, что у миссис Э-Би в склянках была, но в животе у меня набухает узел. Понимаю, что полез в бутылку и накрутил Скока до хрена. Ухо чешется, сил нет как. Может, блох набрал с того матраса.

Скок насвистывает.

– Да блин, Фрэнк, ты тоскливый, как мокрый вторник.

– Не знаю, какого хера меня понесло. Про хомяков у Рут. Пришло на ум.

– Не бери в голову. Я им сказал, что у тебя фобия на мелких животных. Морских свинок, хомячков. Даже смотреть на них не можешь – хоть бы и на экране, тебя сразу блевать тянет.

– Иди нахер.

– Не надо мне было твою фигурку во все это втягивать, – он мне. – Я знаю, что тебе вся эта хрень с картой – сраные бабкины сказки. Но я хотел, чтобы они нас считали не просто какими-то там обычными вахлаками.

Включаю телефон, там пара пропущенных звонков от Матери и Берни. Читаю сообщения: она мне докладывает, что они остаются в Лондоне еще на одну ночь. Берни говорит, что Айлин подсуетилась там насчет чего-то в больнице. Что бы оно ни значило.

У меня, чтоб добраться до дома и вернуть Божка под беседку, теперь есть еще одна ночь. Может, так тому и быть: мне дается возможность до возвращения успеть то-сё. Кому я голову морочу тут? Я последний, кому Батя доверил бы разбираться со своими делами.

Скок распевает себе, локоть в окно выставил, типа он в фильме про себя самого. Прикуриваю и упиваюсь первой затяжкой за день. И как раз когда я выставляю бычок в окно, чтоб стряхнуть пепел, Скок крутит рулем, чтоб что-то объехать. Я роняю сигарету, но рукой цепляю какую-то ветку. Втягиваю руку обратно, а она кровит чуток.

– Батюшки, Фрэнк, извини. Кратер посреди дороги.

– Все шик.

Вытираю салфеткой – просто царапина. Хорошенько разглядываю руки. Ногти все покоцанные, куска на левом большом пальце нету, на костяшках содрано кое-где. Человек рукастый, ага. Жалкое зрелище, как ни кинь.

Первый Глен

У меня на коленях та здоровенная карта, и мы катимся прочь от моря. Иногда проезжает мимо то трактор, то машина, и больше ничего толком не происходит. Отчего в провинции столько хибар понастроено, понятия не имею. Можно было б спросить Скока, у него на любую тему есть что сказать. Мила ему в самый раз. Все лучше, чем кое-кто из тех, с кем он последнее время гулял, – типа Бабки Гримм с ее вящей несуразицей[104].

Еще пара сообщений от Берни: фото его самого и Матери возле больших ворот – у Букингемского дворца. И потом Айлин с Матерью возле больницы. Пишу ему, говорю, мы со Скоком кочуем по Уэксфорду. Думал, напишет в ответ, но ни гу-гу. Занят небось.

Скок начинает сопеть, глубоко так дышит носом.

– Ты чего там?

– Ни с того ни с сего меня, бывает, догоняют эти запахи, как бы я головой ни крутил, – типа как в облако попал.

– Но это не на самом деле?

– Нет. Сейчас вот – Три царя.

– Что?

– Я их так называю. “Три царя мы, с Востока пришли”[105]. Драгоценные масла всякие там, мирр и прочие.

– Ё-моё, ты вообще о чем?

– Когда я был маленький, из своих миссий вернулась тетка моя. Сестра Бернадетт. Они с матерью сидели в кухне и трепались насчет трупов. Только-только похоронили одного там двоюродного деда, у которого какая-то хронь была, он в гробу лежал весь распухший и багровый.

– Ты меня вконец запутал.

– Погодь, Фрэнк. Разговор зашел о маслах, которыми покойников бальзамируют. Пока тетка была в Африке, они из вот этого дерева как раз добывали смолу. Получались такие темно-желтые плюхи. Мирр.

– Не пришей кобыле хвост. При чем тут?

– Не знаю. Все у меня в голове перемешалось – что чем пахнет. Сам не разберу, какую часть всякой хрени у меня в голове я от кого-то слышал, а какую выдумал.

– Запах-то все еще чуется?

– Нет. Теперь другой, убойно вонючий, то и дело на меня находит. Назовем его капустным проклятием.

– Жуть.

– Я тут прикидывал, хоть еще сто лет проживи – ничего никогда по-настоящему так и не унюхаю. Ни жареную курицу, ни женщину, ни море, ничего вообще.

Взглядываю на него коротко. Я про все это дело с запахами всерьез и не думал – разве что поржать над ним.

– Никогда не говори “никогда”, Скок.

– Сам знаешь. Этот порошок – мой счастливый билетик.

– Картошки хочешь?

– Не. Дай-ка мне чего покрепче, а?

Открываю бардачок, лезу в него покопаться. Может, все потому, что Скок про это талдычит, мне самому все пахнет острее. В окна прет дух бензина и травы. Я даже чую жар дня. Сквозь все это прорывается мятная конфета у Скока во рту, свежая, как я не знаю что. Накрываю ладонями рот и нос.

– Ты, блин, чего делаешь? – Скок мне.

– Ничего, – говорю, а сам тру лицо, делаю вид, что так и собирался. Но на самом деле я нюхал свою кожу. Я не очень-то потный, но пахну человеком.

– Давай-ка не окукливайся там в себя, – он мне. – Въезжаем в Гленвейл.

И впрямь: вот единственный паб (закрыт), чуть подальше через улицу от школы церквушка. Скок подкатывает к ней, останавливается напротив погоста. Сразу рядом футбольная площадка, а потом опять зеленые поля. Все происходит прямо тут.

– Они архивы в самой церкви держат? – Скок говорит.

– Не знаю. Загляну внутрь.

– А я пройдусь по надгробиям. Кто знает, может, мне джекпот вывалится. – Он прикуривает и заходит через калитку на погост.

У церкви крыльцо с двумя дверями. Пробую обе – заперто. Доска объявлений: список победителей лотереи, фамилии “Кайли”