Уже в машине я вспомнила про мешок, но возвращаться плохаяпримета. Мы проехали мимо клуба, поравнялись с “Хондой”, и Владимирпритормозил.

— Что будем делать с автомобилем?

— Я сяду в него и поеду.

— Он же поломан.

Черт, как плохо иметь амнезию. Пришлось выкручиваться.

— Ерунда, — сказала я, — я его починила.

— Значит ты солгала? — погрустнел Владимир.

— Солгала, — призналась я.

— Зачем?

— Очень хотелось помыть руки.

Не знаю как понял он мои слова. Я бы, на его месте, понялабуквально, но Владимир просиял.

— Много думал о тебе, — прошептал он, кладя свою ладоньповерх моей.

Мне не захотелось сообщать ему очевидные вещи, посколькудаже Иванова знала как много я думала о нем и доме, в котором он остановился.

— Думай и дальше, и мы встретимся, — пообещала я и чмокнулаего в щеку.

На мой взгляд это выглядело достаточно утонченно.

Глава 22

К дому Власовой я приехала в полночь. Чертово зеркаловышибло из меня последние мозги, и я забыла позвонить Татьяне. К счастью в ееквартире горел свет, давая надежду, что она дома. Закрытый клуб тоже давал этунадежду. Правда часть надежды отнимал Сюрдик, который мог затащить Власову ксебе, но в целом арифметика была в мою пользу.

Остановив машину у подъезда, я вышла, набрала код и застылаперед домофоном. Мне никто не ответил. Я топталась у двери минут двадцать,собираясь уже уходить, но в это время подошел мужчина с собакой. Окинув меняискушенным взглядом, он открыл дверь и пропустил вперед собаку, потом занессвой живот. Я воспользовалась моментом и шмыганула следом.

— Вы к кому? — строго поинтересовался он.

— К коню, — ответила я и побежала по ступенькам, мысленнопродолжая общение в очень образной форме.

— Хулиганка, — крикнул он вдогонку.

Собака лаяла, мужчина от нее не отставал, я же остановиласьу двери Власовой и истерично давила на кнопку звонка. Мне хотелось попасть вквартиру раньше, чем на площадке покажется живот. Видя безрезультатность, яоставила кнопку в покое, с силой затарабанила в дверь, и… она открылась.

Должно быть у меня уже выработался рефлекс на открытыедвери, и не мудрено: за каждой — по покойнику. Здесь кто хотите струхнет. Япопятилась назад, но живот показался-таки на лестничной площадке, и я юркнула вквартиру.

Власова лежала на том же диванчике, на котором я оставила еенетрезвое тело. В том же красивом вечернем платье и туфлях на высоких каблуках.Масючкины герани ожили и сильно украшали антураж. На фоне цветущих геранейВласова была недурна и смотрелась не хуже Верочки. Если не приглядываться клицу. Я присмотрелась и поняла, что Власовой нехорошо. Так плохо она невыглядела никогда. Температура ее тела укрепила меня в этой мысли. Власова быламертва. Горящий в комнате свет говорил о том, что сделала она это совсем не вдневное время.

Я попятилась и наступила на сумочку.

“В сумочке лежали ключи от дачи,” — вспомнила я и поднялаее.

Ключи действительно лежали там. Власовой они уже не былинужны, я их забрала и вышла из квартиры. И столкнулась с “животом” и егособакой.

— Хотите быть свидетелем? — спросила я.

— Чего? — насторожился “живот”.

Я толкнула дверь. Лежащая на диване Власова была видна спорога.

— Она мертва, — сказала я. — Вызывайте милицию.

“Живот” содрогнулся.

— Вы убили ее?

— Ну что вы, она уже холодная.

— Почему?!! — незаметный остаток волос на его голове сталпредельно заметен.

— Остановка сердца, — развела я руками и поплелась поступенькам вниз.

— Как ваше имя? — крикнул он мне вослед.

— Власова знает, — призналась я, не желая оставатьсяинкогнито.

Было так поздно, что я рассчитывала на цыпочках прокрастьсяв свою комнату и заснуть. Однако, на даче творилось неладное. Катерина белугойревела в столовой. Виктор, разложив по карманам руки, нервно нарезал круги устола.

— Вот такая беда, — приговаривал он, бросая косые взгляды надверцу шкафа, за которой хранилось все хмельное. — Ничего не поделаешь, воттакая беда.

— Нельзя же так убиваться, — решила я утешить Катерину. —Девочкой тетю Мару никак не назовешь. Дай бог каждому дожить до семидесяти иумереть во сне от остановки сердца. Правда жизнь ее была скучна, но безмятежна.И еще неизвестно что лучше. Я вот, с моей кипучей деятельностью, не рассчитываюдотянуть и до пятидесяти. К тому же в стране твориться такое, что остается лишьзавидовать покойным.

— Я не против, — всхлипнула Катерина.

— Так чего же ревешь?

— Павла нет, — зарыдала она пуще прежнего.

— Как нет? — опешила я. — Мы же виделись в полдень. Он былвесел и здоров.

— А теперь он мертв, — сообщил Виктор, вновь косясь надверцу.

Мне захотелось присесть. Тень смерти простерла надо мнойсвои руки. Я по-новому посмотрела на Виктора и Катерину. Кто знает, может и ихвижу в последний раз. Может и они меня больше не увидят. А-аа! А Иванова?!Где-то сейчас моя Иванова?!!

— Умер от остановки сердца? — роняя голос, спросила я.

— Да-а, — всхлипнула Катерина.

— Но перед этим на него наехал пятитонный грузовик, —пояснил Виктор, обращая свою скорбь все к той же дверце.

Это ужасно, но мне стало легче. Хоть одна нормальная смерть,без открытой двери, гераней и тела на кровати. И тут меня словно током прошило.

— Когда погиб Павел?

— Днем по дороге к Кизюлиной, — сквозь рев сообщилаКатерина. — Уж лучше бы он женился на ней, чем тако-ооое!

— На Кизюлиной? — уточнила я.

— Да, Катюша терпеть ее не могла, — пояснил Виктор, неотрывая глаз от дверцы.

— Не могла? — растерялась я. — Что, и у Кизюлиной сердцетого?..

— Да никакие черти не возьмут эту Кизюлину! — решительновнесла ясность Катерина. — Через эту стерву и погиб мой Павлик! Я уж думала,что намертво их разлучила, так нет, он, дурачок, шел мириться к этой Кизюлиной.Это она нас намертво разлучила-ааа!

— Значит он до своей девушки не дошел? — спросила я.