Почему происшествие развивалось как будто двумяпараллельными линиями — внутри школы и снаружи? Записки имеют отношение квыстрелу или не имеют никакого? Что за спешка, почему стрелок решился прийти вбольницу, где всегда, даже по ночам, есть люди? Как он собирался ее убить?Снова стрелять? Вряд ли. Какая-нибудь отрава, подмешанная в капельницу? Слишкомсложно.

Или не сложно?

Остались еще Дина Больц-Лескова и Евгений Первушин — из тех,что были в момент выстрела у ворот. А потом — все по новой.

Наша песня хороша, начинай сначала.

* * *

Дина и вправду оказалась необыкновенной. Правда, всидоринский экстаз Никоненко не впал, но смотрел на нее с удовольствием.

Она была легкая, порывистая, глаза блестели, зубы сверкали,каблучки цокали. Она и дома ходила на каблуках.

— Как там Потапов? — спросила она, когда капитан устроился вкресле. Кресел капитан не любил. Во-первых, потому, что из них невозможно былоподнять себя красиво, элегантно и с достоинством, а не животом вперед,подтягивая ноги, а во-вторых, потому, что в креслах он немедленно начиналзасыпать и плохо слушал.

— Дмитрий Юрьевич чувствует себя хорошо, — объявил“Анискин”, — а что?

— Нет, ничего, — Дина улыбнулась, сверкнули зубы. Никоненкопоказалось, что они бриллиантовые — такая была улыбка, — просто, наверное, емуне слишком весело. Трудно нормально жить, когда в тебя стреляют. Хотите кофе?

За день капитан выпил столько разнообразного кофе, что дажедумать о нем было противно. Тем не менее он согласился, изобразив удовольствие.

Пока она варила кофе, он огляделся. Квартира была шикарной иновой. Никаких латунных стремянок, темного дуба и золотых бомбошек. Сплошьбелые стены, однотонные ковры, ультрамодные торшеры, как будто изогнутые впредсмертных судорогах, низкие кресла и авангардные картины.

Очень современно, очень дорого, очень стильно.

Через день в такой квартире Никоненко выл бы волком или, нахудой конец, принял форму сведенного судорогой торшера.

Небось у той, другой красотки, точно такая же.

В желудке опять плеснула смола.

— Вы одна живете? — спросил капитан, когда Дина влетела вкомнату с подносом. На подносе был кофейник и две чашки. Ни пирогов, николбасы, ни бумажных кружевных салфеток.

— С мамой и с сыном. С мужем мы разошлись в молодости, асейчас опять собираемся жить вместе. Мы тогда были нетерпеливые, молодые, атеперь он понял, что ему нужна семья. И я не возражаю. Сережка вырос, ему нуженотец.

Никоненко согласно покивал.

Кофе был очень густой и крепкий, как смола, заполнившая егожелудок. Он хлебнул еще смолы и спросил:

— Вы часто ходите на школьные встречи?

— Ну что вы! Конечно, нет! Мне не хочется, да и временимало. Зачем? Столько лет прошло.

— Но в этот раз все-таки пошли.

Она засмеялась, тряхнув короткими тугими кудрями.

— От скуки, Игорь Владимирович. Муж забрал сына, и мнесовершенно нечем было заняться. Я вспомнила про приглашение и пошла.

В объяснении, произнесенном довольно бойко, была какая-топринужденность, замеченная капитаном.

Нет. Дело не только в скуке.

— Вы приехали вовремя?

— Почти, — она опять улыбнулась бриллиантовой улыбкой, — явообще-то всегда опаздываю. Это ужасно, но я ничего не могу с собой поделать.

Она знала о своих недостатках, любила их и сама себепрощала. Мария Суркова о том, что опоздала, говорила виновато, как будто онабыла школьницей, а капитан завучем.

Замечательно.

— Во время торжественной части вы были в зале?

— Я чуть от скуки не умерла во время этой торжественнойчасти, честное слово! Я даже пожалела, что приехала. Я думала, мы простопоговорим с ребятами, вспомним что-нибудь интересное и приятное, а нас всехзасадили в зал и заставили слушать каких-то кретинов. Только Потапов и был ничего.По крайней мере, говорил он хорошо.

Дело вовсе не в том, что он хорошо говорил, подумалНиконенко. Дело в том, что он — “сам Потапов”, а не какие-то зачуханные теткивроде директрисы и председательши районе.

— Что было после торжественной части?

— Банкет! — объявила Дина и засмеялась. — Слава богу, яВовку Сидорина увидела и подошла к нему. С ним тоже было довольно скучно, но онхотя бы свой.

— Вы с ним дружите?

— С Сидориным? — переспросила Дина с удивлением и посмотрелана капитана проницательно. — Нет, конечно. Он в меня всю жизнь влюблен. Исейчас влюблен. Вы разве не знаете?

— Знаю, — согласился Никоненко, — а что? Это всем известно?

— Ну конечно! — сказал она уверенно. — Это всегда было всемизвестно. Ничего тут такого нет. Он даже карьеру из-за меня бросил, — добавилаона с жалостью, — такой хороший мальчик, а так и не состоялся. Жаль.

— Жаль, — согласился Никоненко.

Владимир Сидорин состоялся целиком и полностью, только онсам еще об этом не знает.

— С Потаповым вы разговаривали?

— Конечно. Там больше не с кем было поговорить. Не сСидориным же! Тот вообще в моем присутствии говорить не может. Знаете, вдесятом классе мы так развлекались — он выходил к доске, я начинала на негосмотреть, и он замолкал. Он больше не мог произнести ни слова, молчал, сопел иполучал двойку. Кино.

— О чем вы разговаривали?

— Да ни о чем. О чем можно говорить с бывшим одноклассником?Вспоминали, как он меня у Пушкинского музея ждал, а я опоздала. Он мерз, мерз,а потом музей закрылся, и он домой пошел. Букетик у него замерз. Господи, этовсе так смешно!

— Очень смешно, — подтвердил Никоненко, — больше ни о чем небыло речи? Только о том, как он вас ждал?

— Договорились встретиться, — сообщила Дина и быстровзглянула на капитана, — созвониться и встретиться в более… спокойнойобстановке.

Устоять передо мной невозможно — вот что означали все этиистории. Захоти я, и ты тоже не устоишь. Будешь молчать, как Сидорин, илимерзнуть, как Потапов. Только я тебя не хочу. Ты кто? Милицейский капитан,крайне низко организованное существо в мятых брюках и дешевых ботинках. Ты мнене интересен. Можешь пока просто посмотреть на меня, раз уж мне приходитсявести с тобой какие-то разговоры.

— Вы раньше не встречались с Потаповым?

— Нет. На десятилетии он не был, а я была только в этот рази тогда, на десятилетии.