— А с Сидориным?

— Вовка был на десятилетии. Или вы спрашиваете, невстречаемся ли мы просто так? В жизни?

— А вы встречаетесь?

— Нет. Это просто смешно, Игорь Владимирович. Вы же всепонимаете, правда?

— Стараюсь, — подтвердил “Анискин” скромно.

— Ну вот. А почему вы так настойчиво спрашиваете меня проСидорина? Вы подозреваете его в том, что он мог выстрелить в Митю?

И по имени она назвала Потапова не случайно.

Для капитана из уголовного розыска он был министр и “самПотапов”, а для Дины Больц — Митя, капитану следовало об этом знать.

— А он мог выстрелить? — поинтересовался Никоненко.

— Кто? Вовка? — Дина засмеялась, откинув голову и показываябезупречную длинную смуглую шею. — Он слабак. Сла-бак. Хотя когда-то он былспособен на поступок.

— На какой именно поступок? — спросил Никоненко мягко. —Героический?

— На поступок вообще, — объяснила Дина, — только потом онвесь как-то расквасился. Однажды они с Женькой Первушиным утащили у Потаповатеннисную ракетку. Потапов ее искал, искал, не нашел и рыдал за школой. Сидоринбыл страшно горд, что он так унизил соперника, — я пришла и увидела, чтоПотапов рыдает, и больше он за мной не ухаживал. Вовка избавился от него оченьловко.

Сидорин сказал: “Мне до сих пор стыдно”. Дина сказала:“Сидорин был страшно горд”.

— Да, — согласился Никоненко, — это действительно поступок,Дина Львовна.

Тон у него был странный, и Дина посмотрела с удивлением.Может, он не так низко организован, как ей показалось сначала?

Что-что, а соображала она всегда хорошо, особенно во всем,что касалось мужчин.

— Вы видели на сцене ящик с записками?

Она подумала немного.

— Не помню. Вроде был какой-то ящик, но точно не знаю.

— Вы никому не писали записок?

— Нет, — ответила она быстро. — Хотите еще кофе?

Капитан подождал, когда она спросит, о каких записках идетречь, но не дождался. Она ни о чем не спросила.

— С кем вы еще разговаривали, кроме Потапова и Сидорина?

— Немножко с Тамарой. Это такой танк в оборках, она все иорганизовала. Ее фамилия… Ну вот. Я не помню.

Было бы странно, если бы помнила, подумал Никоненко.

— Ее фамилия Селезнева, а была Борина.

— Точно! Потом с Димочкой Лазаренко. Он приглашал меня навыставку. Он стал неплохим художником, у него выставка в Манеже. Я обещала, чтоприду. Да, мы еще собирались в ресторан после того, как закончится вся эташкольная бодяга.

— Вы — это кто?

— Димочка, Женя Первушин, Павлик Михальский и я.

— Сидорина не приглашали?

— Сидорина? — опять удивилась Дина. — Нет. Не приглашали. Апочему все-таки вы все время спрашиваете про него? Он в чем-то виноват?

Пожалуй, если бы Никоненко сейчас объявил, что Сидоринпытался пристрелить Потапова, потому что пятнадцать лет назад ревновал его кДине Больц, она бы нисколько не удивилась. Она бы поверила.

Зачем еще стрелять в Потапова? Только от ревности.

К ней, к Дине.

— Кого вы видели на школьном дворе, Дина Львовна? Вспомнитехорошенько, это очень важно. Вот вы вышли и идете к воротам. Где была Суркова,где был Потапов, где были Лазаренко, Первушин, Сидорин, Тамара Борина?

— Понятия не имею, — сказала она весело. — Маню я вообще невидела. Я вряд ли бы даже ее узнала, если бы увидела. Маня у нас была никакая.Ну, то есть совсем никакая. Я не помню, как она выглядела. Честное слово, несмейтесь. С Первушиным мы поговорили на крыльце, и он пошел вперед, по-моему, вмашину. Я его видела, он потом впереди мелькнул. Вовка курил у забора. Потаповс охранником шел прямо к воротам, и я подумала, что неплохо было бы его тожепригласить. Вряд ли бы он поехал, но пригласить стоило.

— Пригласили?

— Не стала, — ответила она и улыбнулась. — Мы жедоговорились, что вдвоем куда-нибудь сходим.

— Тамару не видели?

— Нет. Но, понимаете, я же не смотрела специально. Да, ещеиз другого класса какие-то ребята курили, я их тоже не разглядела, и кто-то шелв таком ужасном коричневом плаще, знаете, в каких бабки на базар ходят, но я незнаю, кто именно. Наверное, кто-то не наш. Может, сторож? — Она легко пожалаузкими плечиками. — Ну вот. А потом выстрел, и все. Я уехала домой.

— Почему не стали ждать милицию?

Дина вздохнула и чуть подвинулась на кресле в сторонукапитана.

— Зачем? Я плохой свидетель, невнимательная очень, и сказатьмне было нечего.

— Потапов тоже плохой свидетель, — зачем-то сообщилНиконенко. — Он без очков ничего не видит, я узнавал. И ему сказать тоже былонечего. Тем не менее, он вашу одноклассницу дотащил до своего “Мерседеса” иповез в больницу.

Возникло некоторое молчание.

— Я должна устыдиться? — помолчав, спросила Дина Больцдоверительно. — Ну хорошо, мне стыдно, я малодушная. Крови не выношу. ДажеСережке коленки всегда мама заклеивает. Вы меня за это посадите?

— Непременно, — пообещал Никоненко галантно.

Как это хирурга Сидорина угораздило? Ну, в десятом классе —понятно. В десятом классе любовь — это адреналин, гормоны и обязательный разладс окружающим миром. Нет, не так: гормоны, адреналин и разлад, вот как. А втридцать с лишним-то чего идиотничать?

Никоненко одним глотком допил вязкую холодную жидкость содна своей чашки и посмотрел по сторонам.

— Какие у вас изумительные картины, Дина Львовна! Вы знаток?

Дина тоже посмотрела по сторонам, как будто проверяя, естьли на стенах картины.

— Я просто люблю качественную живопись. Это — качественнаяживопись.

— Это кто-то знаменитый?

— Ну, в определенных кругах это очень известное имя. ЭтоАрнольд Шеффер. Он недавно умер. К сожалению.

— Вы были с ним знакомы?

Она неожиданно замялась.

— Мы встречались с ним как-то, но не дружили. Тянет соврать,что дружили, поскольку он знаменитость, но не стану.

Бриллиантовая улыбка засияла между совершенными розовымигубами, и капитан опять подумал: бедный Сидорин.

— Я покупала его картины, но не у него, а через посредников.Вот видите? Это называется “Кошка на радиаторе”.