Он думал всю ночь и все утро и не смог ничего придумать. Онне знал, как скажет об этом Нине, как ухнет ей на плечи еще одну заботу. Ей ибез него забот хватало.

Он приехал домой под вечер, с серым от усталости ипредчувствия беды лицом, с шампанским и медведем под мышкой.

— Папочка приехал! — завизжала за дверью Машка, как толькоон вставил в замок ключ. Он почти не бывал дома, и не было для Машки большегосчастья, чем “папочкин” приезд.

Дверь открылась, за дверью обнаружилась Машка, топтавшаяся впредвкушении счастья. Она кинулась к нему, моментально забралась, какобезьянка, он подхватил ее под попку, которая вся уместилась в его ладони идаже место еще осталось. Машка тыкалась ему в щеку, сопела от счастья ицеловала липкими поцелуями.

Он должен что-то придумать. Он не может оставить их одних.

— Подожди, — сказал он дочке, — посмотри, что я тебе привез.

Он так редко что-то привозил ей, что ее с него как ветромсдуло, и она уставилась на перетянутый бантами пакет, приоткрыв рот и неморгая, как кукла.

— Держи, — сказал Сидорин и сунул ей медведя. Он не умелдарить подарки.

— Это мне? — пролепетала Машка совсем по-взрослому и взялапакет обеими руками.

— Что тут у вас за шум? — спросила Нина, появляясь на порогекухни, и Сидорин посмотрел на нее с жалостью, как будто его уже упекли в тюрьмуна десять ближайших лет. Или на двадцать.

— Мама, смотри, что мне папа привез!

От нетерпения у Машки вздрагивал нос, она пыталась развязатьбанты, но они никак не развязывались, и Нина, взглянув на Сидорина, взяла пакету нее из рук.

— Мам, ну что там такое? Ну, мам!

Банты были сняты, шелковые покрывала разошлись, и под нимиоказался белый медведь, слегка приплюснутый с одного боку, там, где Сидоринприжимал его локтем.

— Умка, — прошептала потрясенная Машка, которая как разнакануне смотрела мультфильм про белых медведей, и завизжала: — Папа!!!

Кое-как вдвоем с Ниной они вынесли ураган Машкиных эмоций, идочь помчалась показывать медведю его новый дом и новую — Машкину — кровать.

— А это… я купил, — сказал Сидорин глупо и потряс передносом у жены пакетом, который так и держал в руках.

— Володь, что с тобой? — спросила Нина и пакет у негозабрала. — Что случилось?

— Ничего, — бойко соврал Сидорин. — Просто… подарки.

Она заглянула в пакет, посмотрела ему в лицо и засмеялась.

— Ты что? Стал миллионером?

— Еще не совсем, — признался он, — но я к этому близок.

— Это ты сегодня приблизился? — спросила она и звонкопоцеловала его в щеку. — Вчера что-то я ничего о твоих миллионах не слыхала.Или когда мы виделись? Позавчера?

— Кажется, позавчера, — ответил Сидорин, рассматривая ее.

Когда он в последний раз просто так рассматривал ее?

У нее было славное молодое лицо, светлые глаза в незаметныхресницах и веселый широкий рот. Свитерок был старенький, она вязала его, когдаждала Машку, и все время расстраивалась, потому что выходило что-то не то. Наживоте была ухмыляющаяся заячья морда, длинные уши, связанные отдельно,болтались свободно. Крошечная Машка этот свитерок обожала, особенно уши.

Он осторожно запустил руку Нине под волосы, погладил теплыйзатылок и слегка повернул ее голову, заставляя посмотреть ему в лицо.

— Нам бы поговорить, — попросил он, слушая приближающиесяМашкины вопли.

— Что случилось? — повторила Нина и взяла его за руку подсвоими волосами. — Тебя выгнали с работы? Или у тебя кто-то умер?

Когда у него на столе умирали больные, он становился злым идиким, и на несколько дней семья оставляла его в покое.

— Нет, — сказал он быстро, — никто пока не умер. Но всеравно поговорить нам надо…

— Как же нам говорить, если ты Машке подарил медведя? — Онавытащила его руку и поцеловала. — Мы теперь неделю ни о чем говорить не сможем!Машка не даст! Или… — она отпустила его руку, посмотрела внимательно и зачем-тосхватилась за заячьи уши, — или ты решил нас бросить?

— Ты что, — спросил он обиженно, — с ума сошла?

Как он может их бросить, если они — все, что у него есть?Как же она этого не понимает? Или он просто никогда ей об этом не говорил?..

— Ну, если не решил, тогда пошли ужинать. Мой руки. Маша,сажай своего Умку ужинать. Он долго летел с Северного полюса и есть хочет.

— Мамочка, он мне сказал, что есть он не хочет, он хочет…

— Он хочет именно есть, — уже из кухни заявила Нина. —Володь, помой ей руки.

— Папочка, а белые медведи моют руки?

— У них не руки, а лапы, — объяснил Сидорин, намыливая подкраном пухлые ладошки в еще оставшихся младенческих перетяжках, — они их немоют. Лапы у них чистые, потому что на Северном полюсе всегда снег.

— А снег разве чистый? Мама говорит, что снег есть нельзя,потому что он очень грязный. В нем бантерии.

— Не бантерии, а бактерии, — поправил Сидорин своюобразованную дочь, — это в Москве снег грязный, а на Северном полюсе ончистый-чистый, белый-белый.

На ужин были макароны и толстые, разбухшие от варки сосиски.

— Нет, — сказал Сидорин, — давайте все сначала. У наспраздник. К нам с Северного полюса переехал жить Умка.

Все вышло, как он и хотел, хотя мысли о капитане неоставляли его ни на минуту. Глотнув шампанского, непривычная к алкоголю Нинараскраснелась, повеселела, как будто выпросила у жизни долгожданный выходной.Стесняясь, она ела мармелад, словно ей было стыдно, что так вкусно. Вдвоем сМашкой они тискали медведя и даже поставили ему отдельную чашку, и он пил сними чай “как будто”.

Если капитан всерьез решил списать все на Сидорина, выходанет. Хорошо, если его просто посадят, а не расстреляют. За покушение наминистра вполне могут и расстрелять. Жизнь министра стоит дороже, чем жизньобычного человека. Или сейчас не расстреливают? Что-то такое Сидорин слышал проотмену смертной казни.

Он очень боялся и ненавидел себя за то, что так боится.

Тряпка, а не мужик.

Ничтожество. Червяк.

Если разрубить червяка пополам, одна половинка поползет водну сторону, а другая — в другую. В какую сторону ползти червяку Сидорину,чтоб его не разрубили пополам?

Нина взяла его обеим руками за уши и повернула к себе.