— И папа, и мама! Сиди, егоза, еще упадешь там без сил. Они и сами сейчас не совсем в порядке. Еще и за тебя переживать начнут. — Он погрозил насупившейся девочке корявым морщинистым пальцем. — Лучше вон супа похлебай. Можа, румянец хоть по щекам мазанет.

Словно отвечая на его слова, живот у Элии протяжно буркнул, и девочка, послушно цапнув ложку, с аппетитом зачерпнула ароматное варево. Тем более что в коридоре уже раздалось громкое:

— Карл? Элия?!

И послышались тяжелые отцовские шаги, к которым присоединились шуршащие шажочки Подкопайло и его глухой бубнеж.

В кухню Франц сэн Хейль вошел, бережно неся свою драгоценную ношу. Маленькая женская фигурка, завернутая в оказавшийся в экипаже дорожный плащ, неподвижно замерла у него на руках, только серебристо-белые волосы прядями свисали вниз и колыхались при каждом шаге мужчины.

Хозяин дома с порога внимательно осмотрел помещение, оценив и тоскливо-усталого взъерошенного соседа с полубессознательным Полем, и дочь в одеяле с тарелкой супа. Отдельного внимания удостоилась Лукерья и важный старичок на табурете.

— Здрав будь, хозяин, — первым заговорил дедок. — Извели вы вражину мира этого, что зло творила да намеревалась и вовсе всех извести. Хотела она, чтоб пришли соплеменники ее и поселились здесь как хозяева.

— И тебе не хворать, — с подозрением прищурился Франц, не спеша присаживаться и не выпуская из рук жену. — А ты, часом, не родня голоногому старичку с бородой? Лешему.

— Так мы, духи-хранители, все друг другу родня, — хмыкнул в бороду дед Панас, — и домовые, и полевые. А старейшие так и вовсе побратимы магические. Духов круг. Не слыхал? От ведь, молодежь, и чему вас учат?

Два табурета под его взглядом превратились в небольшую двухместную лавочку, а Подкопайло, крутящийся рядом с хозяином, с почтением пояснил:

— Это, господин сэн Хейль, дедушка Панас. Он старейший домовой этого мира. Он и хозяюшке нашей поможет. Вот тут сейчас снадобья-то нашего намешаем, и все с ней хорошо станет.

Сев на лавочку и продолжая прижимать к себе не пришедшую в сознание Ари, маг, с подозрением покосившись на чужого дедка, поинтересовался:

— Что значит — ваше снадобье?

— Так как же ж! — Подкопайло аж подпрыгнул от такого невежества. — Хозяйка-то, жена ваша, теперь ведь и не совсем человек-то. Она ж берегиня теперь всех духов, и ей, шоб, значится, в полную силу войти, надо зелье специальное. Не для людей, а токмо духам природным ведомое. Иначе не очнется и будет почивать, пока не истлеет, ибо тело человеческое не сможет нашу магию принять как свою.

Маг в панике крепче стиснул свою женщину и, побледнев, уставился на единственную, к кому он мог обратиться за советом и поверить. На Лукерью.

Ведь домовая нашла его Ари, хранила и спасала, а значит, ее мнение было важным.

— Так она станет такой, как вы? — Его охрипший и дрогнувший голос выдавал огромное волнение и нервное напряжение в ожидании ответа.

— Да что ты такое говоришь?! — Лушка понимала, что только твердые и простые слова сейчас дойдут до Франца, который находился уже на грани нервного срыва, боясь, что чудом обретенная любимая опять растворится, исчезнув, чтобы охранять леса и поля. 

— Не станет она духом-хранителем. Она берегиня — хранительница грани между нами и людьми. Когда в мире нет берегини, в него пакость всякая так и норовит забраться да беды творить, потому как ладу и понимания между нами маловато, а иной раз и вовсе нет. Духи-хранители безобразничать и сами могут, ежели без присмотру, а коли еще и люди подначат, то совсем беда. А люди и рады стараться. То лес порубят как попало, то зверье бьют без разбору, то луга портят выпасом скотины безо всякого контроля. А потом удивляются, что звери в лесу лютые больно, грибов и ягод мало стало, а луга бурьяном да чертополохом зарастают вместо травы.

Пока домовая говорила, Панас, споро приняв у Подкопайло узелок, что-то натирал и смешивал в ступке, подсыпал и выдавливал. Свежий аромат луговых скошенных трав сливался с горечью хвои и смолы, тянуло дымком и бодрящей прохладой родника. А через магические очки артефактору было видно, как потоки магии тугими струями, смешиваясь и истончаясь в изящное кружево, наполняют каменный кубок, который старик извлек из-за пазухи.

В торжественной тишине Панас, держа каменную чашу на вытянутых руках, подошел к магу с женой. Женщина распахнула невозможно зеленые, как молодые листочки, глаза и, дернувшись в руках мужа, села.

— Прими, матушка наша берегиня, да пусть силы твои мир принесут всей земле этой. Будь справедлива и к духам, и к людям, да ворогам не спускай, — густым басом заговорил старейший домовой, подавая ей кубок, но, видимо расчувствовавшись, чуть сбился и, когда Арина, забрав посудину, жадно начала пить, сипло добавил, махнув рукой: — А мы, ежели чего, навалимся сообща и, значится, подмогнем всем миром!

Элия, до этого сидевшая тихой мышкой и испуганно разглядывавшая беловолосую и зеленоглазую женщину, не выдержала и тихонько позвала:

— Мама? Мамочка, это правда ты?

Пустой уже кубок выпал из рук берегини и, гулко стукнув каменным боком об обновленный недавно паркет, под ворчание Панаса был им подобран и упрятан обратно за пазуху.

Глаза Арины из сияющих изумрудных самоцветов стали обычного зеленого оттенка, волосы, укоротившись, приняли светло-русый оттенок, а сама женщина, резко вскочив, обежала стол и, упав на колени рядом с креслом дочери, обхватила кокон из одеял, из которого наружу торчала лишь рука с ложкой и встрепанная головенка девочки.

— Доченька! Элечка моя маленькая! — Слезы градом текли по щекам счастливой матери. — Наконец-то, наконец-то ты рядом, моя кровиночка!

Сзади подошел отец и, склонившись над ними, замер, обнимая жену и дочь.

— Не понимаю, почему все плачут, но раз на столе столько еды, то можно я хоть что-нибудь съем? — раздался вдруг голос Поля.

Лукерья, сама вытиравшая уголком фартука выступившие слезы, кинулась наливать очнувшемуся парню суп, попутно впихнув в руку его ошарашенному всем происходящим отцу ломоть пирога с мясом.

— И можно! И нужно! — хлопотала она вокруг стола, наливая и накладывая. — Радость-то какая у нас! Теперь все наладится непременно!

— М-м-м... — Парень, старательно прожевав, проглотил кусок и, наморщив лоб, задумчиво заметил, ткнув куском хлеба в паркет: — А клумба на полу — это по случаю праздника или вместо ремонта тут?

Слезы радости берегини неожиданно проросли на паркете кухни диковинными для этого мира цветами. Лушка с умилением узнавала ромашки, васильки и незабудки, алые наряды маков и золотистые головки купальницы.

Подкопайло вообще брякнулся на корточки, как курица вокруг цыплят, и растопырил руки.

— Ноги, ноги уберите! Не топчите мне красоту! — возбужденно вопил он и начал ворковать с цветами: — Красотулечки мои, вот я вас пересажу куда получше, и наш сад во всем мире самый особенный будет. Лучше всех!