– Спасибо.

– У Луизы всё окей?

Я киваю, в горле по-прежнему ком.

– Всё хорошо. Она захотела видеть луну. Попросила открыть шторы.

Элиот улыбается. В свете луны я вижу морщинки у его глаз. Я вспоминаю, о чём говорила Луиза, и чувствую этот трепет.

– Итак, – говорит он, откинувшись на скамейке и вытянув длинные ноги, – сегодня Эмми Блю увидит первую в своей жизни падающую звезду.

– Какая самоуверенность, – отвечаю я. – И помни: мне нужны доказательства, что это не «Боинг-747».

Мы сидим, прижавшись друг к другу на скамейке, так близко, что я чувствую запах его лосьона после бритья, свежий аромат чистой одежды. За этот вечер мне дважды казалось, что он сейчас меня поцелует. Один – когда он готовил, а я стояла рядом, второй – когда я дала ему поднос, чтобы он отнёс его Луизе. Но я знаю: он не сделает этого из-за меня. Я слишком уж прячусь за своим барьером.

– Соблазни его, – твердила мне Рози всё утро. – Блин, он такой горячий, я вообще не представляю, как ты можешь сдержаться и не взять его прямо там, в старом вонючем зимнем саду.

– Рози, я не знаю даже, точно ли…

– О Господи, в этом его тракторе! – воскликнула она, и мне показалось, что над головой у неё зажглась лампочка. – Трахни его в тракторе. И чтобы на нём не было ничего, кроме пояса с инструментами.

– Опасно, – пробормотал Фокс, – они вообще-то острые.

– А эти руки! – Рози ухмыльнулась. – Я их видела. Не представляю, что он творит. Давай, жги! Заберись на него, как на чёртов фонарный столб!

Я не сдержала смех, и Фокс ухмыльнулся.

– Вот, значит, как это делается, да, Рози?

– Хочешь узнать побольше, да, Фокс? – поинтересовалась она. Щёки Фокса порозовели, но, не отводя взгляда, он тихо сказал:

– Может быть.

Элиот вытягивает руку на спинке скамейки, его ладонь ложится мне на плечо. Воздух – резкий, по-февральски холодный, пар от наших кружек с чаем танцует и струится в нём, а потом рассеивается, как дымка.

– Тебе не нужны доказательства, – говорит он. – Падающие звёзды совсем не такие. Ты поймёшь, когда её увидишь. Они как будто… вспышки. Маленькие, но очень яркие вспышки. Ни с чем не спутать.

– Хорошо, – я смотрю в небо. – Глаза торжественно вытаращены.

– И, обещаю, даже если всё сложится как можно хуже и сегодня звезды не будет, очень скоро я покажу тебе Эта-Аквариды.

– По-английски, пожалуйста.

Он смеётся.

– Метеоритный дождь. В мае. Тебе придётся ждать допоздна, но оно того стоит. Поверь мне.

– Хорошо, – я киваю. – Это что, приглашение на свидание?

– Именно оно.

Мы пьём чай и беседуем, тихо, как в юности, когда Жан и Аманда спали, а мы смотрели на небо над головой, и на несколько секунд умолкаем, когда Элиот указывает на ту или иную звезду или созвездие. Так мы лежали в Ле Туке – Лукас, Элиот и я – в саду Жана и Аманды, на одеялах, мальчики по бокам, я – посерединке. Я помню всё так живо и ярко. Мне было семнадцать. Лукас, зевая, говорил Элиоту:

– Если наша цель – уснуть, то я почти у неё.

– Нет, болван, – со смехом отвечал Элиот, – цель – не стараться сосредоточиться на чём-то одном. Просто смотри на небо, как на большую картину. Что-нибудь да увидишь.

– Вот она! – визжала я. Элиот стонал, закатывал глаза и говорил:

– Нет, Эмми, и это тоже самолёт.

– Давай сделаем вид, что это звезда, и пойдём смотреть телик, – предлагал Лукас. Элиот вздыхал и говорил:

– Всё небо – один большой телик.

Мы называли его занозой в заднице, но ему было всё равно. Мы смотрели в черноту неба, над нашими головами кружили летучие мыши, ночные птицы возвращались домой, но, не считая этого, ночь была тихой и спокойной.

Я думаю о Лукасе. Думаю, что бы он сделал, увидев нас сейчас за таким занятием. Ему бы это не понравилось. Я не сомневаюсь. Он наверняка сказал бы что-нибудь на тему того, что за мной нужно присматривать. Может быть, напомнил бы о том, что именно Элиот разболтал мою тайну, желая впечатлить девушку. Устроил эту нелепую пьяную игру, сломавшую мою жизнь, вынудившую меня бросить колледж, уехать прочь из города, прочь от всех знакомых лиц – и лишь Лукас и Аманда смогли помочь мне прийти в себя.

– Помнишь ту ночь? – слова срываются с моих губ прежде, чем я успеваю подумать.

Элиот не двигается, но я чувствую, как он напряжён. Он с силой вдыхает.

– Ты о вас с Лукасом. О вашей вечеринке.

– Да, – я киваю. – О нашем девятнадцатом дне рождения.

– Почему ты сейчас о нём вспомнила? – спокойно спрашивает он.

– Я просто думала о нас. Обо мне, о тебе, о Люке, о том, как мы лежали в мамином саду, ты указывал на звёзды и созвездия, и как весело нам было, как мы были близки… а та ночь, она всё изменила.

– Я знаю, – Элиот опускает взгляд, смотрит на свои колени. Моё сердце подпрыгивает. – Это было так давно. Но мне до сих пор до смерти стыдно, что так получилось.

Я качаю головой.

– Я не имела в виду, что ты должен извиниться. Оглядываясь назад, я иногда думаю, что меня что-то в любом случае должно было вывести из сомнительного равновесия. Я всё ещё не могла прийти в себя после изнасилования. В любой момент могла сорваться. Не повезло, что это оказалась та дурацкая вечеринка.

– Я знаю. Но мне всё равно стыдно, что так произошло. Стейси не имела права поступать, как она поступила.

Я сглатываю, мои губы – сухие.

– На неё мне плевать. Дело в тебе. В том, что ты мог такое обо мне подумать. Что я сама виновата и можно рассказывать мою историю, как сплетню, какой-то девчонке, будто…

– Нет. Господи, нет, Эмми! – Элиот выпрямляется, ёрзает на скамейке, поворачивается и смотрит на меня сквозь густые ресницы. – Конечно, я ни на секунду так не думал. Я был в ужасе оттого, что с тобой такое случилось. Я в ужасе, что ты подумала, что я подумал, что ты…

– Но это была твоя девушка, Элиот. И в полном саду людей она всем рассказала. И не то, что я была жертвой, а то, что я врала, сама всё подстроила, сама его соблазнила, уж она-то точно знает. А знал только ты. И Люк.

– Эмми, – обрывает меня Элиот, серьёзно глядя на меня карими глазами. – Пойми, я не знал. Я понятия не имел, что ей это известно.

– Но… но как же тогда…

– Понятия не имею, – повторяет он, произнося слова с расстановкой, и когда я смотрю на него, я узнаю этот взгляд его тёмных, слегка прищуренных глаз. Таким же, как мне казалось, осуждающим взглядом он смотрел на меня в баре после того, как я ударила Тома. И на вечеринке, когда Стейси всем рассказала и я поднялась, медленно ушла из сада, чтобы спрятаться в спальне Лукаса. Это не осуждение. Это беспокойство. Теперь я знаю. Он беспокоится обо мне.