Вздрогнув от зловещего смысла этих слов (значит, он-то ужточно «целее» не будет), Николас срывающимся голосом сказал:

— Валя, я знакомых встретил. Поговорить надо. Ты подождименя за столиком.

— Бьен сюр, знакомых, — горько усмехнулась она, упиваясьролью соблазненной и покинутой. — Я видела, как вы с той фамм-фаталь ворковали!Сговорились, да? Всё МэМэ расскажу, так и знайте!

Злобно дернула очкастого за руку, чтоб отпустил Никин рукав.

— А ну хэндз офф! Не твое — не лапай.

— Девочка, — убедительно попросил тот. — Сделай одолжение,поживи еще. Даю тебе две секунды, чтоб добежать до Садового кольца.

Ну, сейчас будет дело под Полтавой, содрогнулся Николас ипоспешно сказал:

— Валя, не надо, у них ору…

Не успел предупредить про пистолет.

Однако никакого дела под Полтавой не получилось — всёпроизошло в те самые две секунды, которые презентовал Вале незадачливыйпреступник. Бешено взвизгнув, обидчивая барышня двинула его лбом в нос иодновременно выбросила в стороны обе руки: правой ударила по горлу Утконоса,левой по переносице Рыжего.

Зрелище было эффектное и даже величественное, отчастинапоминающее взлет космического корабля: мгновение назад он еще стоял вокружении стальных опор, потом вдруг включил двигатели, окутался облаком дыма иогня, а опоры разлетелись в стороны, оставив звездный лайнер в гордомодиночестве.

Валя шумно выдохнула, сложила на груди руки и продолжилаобвинительную речь:

— Значит, верный супруг, да? Фэмили мэн, да? Я, как дура,ему верила, пальцем не касалась! А тут первая попавшаяся пута пальцем поманила— и пожалуйста. Куда это вы все мылились? На групповуху, да? А я, значит, вам«олвиз» юзаный, да?

К Николасу пока еще не вернулся дар речи, поэтому он лишьмолча показал на мостовую, где валялся выпавший у Рыжего пистолет.

Валя присвистнула, села на корточки.

— Вот это базука! Уау! Шеф, что это за пипл?

Главный бандит, сидевший на асфальте у колеса, захлопалглазами. Темные очки поползли вниз по обильно кровоточащему носу. Утконосзастонал и приподнялся на локте.

Ожили и вышибалы: один убежал в клуб, второй кричал что-то врацию.

— Брось ты эту дрянь! — в ужасе возопил Николас, увидев, чтоВаля подняла пистолет и с любопытством его разглядывает. Бежим, пока они неочухались!

Схватил секретаршу за руку, уволок в темноту.

— Ты с ума сошла! — задыхаясь, выкрикивал Фандорин. — Тыхоть понимаешь… что ты… натворила? Теперь точно убьют! И меня, И тебя! Господи,где тут метро?

Где-то рядом была станция — эта, как ее, «Охотный ряд». Онтвердо знал это, но от потрясения совершенно потерял ориентацию и заметался поперекрестку, беспомощно повторяя:

— Где «Охотный ряд»? Где же «Охотный ряд»?

А охотничий домик где? — спохватился Митя, пригорюнившийсяот печальных раздумий. Он уже давно не бежал, а шел, потому что не хваталодыхания, вырубки же всё не было и не было. Тропинка, и поначалу-то не шибкоторная, сделалась совсем узкой.

Если приглядеться, человеческих следов на ней не наблюдалосьвовсе, а лишь кружковатые, с когтями, причем неприятно большие.

День почти совсем померк, и кусты с деревьями сомкнулисьтесней. Заблудился, понял Митридат. И еще понял, что здесь, в зимней чаще,прочитанные книги и мудрые максимы не помогут. Глупей всего, что вдругвспомнилась песенка, которой мучила глупая нянька в первые, молчаливые годыМитиной жизни: «Придет серенький волчок и ухватит за бочок». Так и увиделнаяву, как за тем вон кустом вспыхивают два фосфоресцических огонька, а потомна тропинку бесшумной тенью выскакивает и сам Canis lupus, столь распространенныйна русской равнине, подпрыгивает на своих пружинных лапах и впивается острымизубами прямо в бок.

Куст взял и вправду шевельнулся. Ойкнув, Митя шарахнулся всторону, потерял эквилибриум и упал. Никакой это был не волк, а большая птица.Видно, сама напугалась — заполоскала серыми крыльями, вспорхнула кверху,заухала.

Нога! Ой, больно!

Потерпел немножко, снегу пожевал, вроде полегче стало. Нокогда попробовал встать, закричал в голос. Ступить на ногу не было никакойвозможности.

Сломал, не иначе.

Кое-как дополз до ближайшего дерева, сел спиной к стволу.

Это что же теперь будет, а?

Вот когда следовало испугаться — не по-младенчески, сероговолчка, а по-настоящему, по-взрослому, ибо скорое окончание собственной жизниобрисовалось перед Митиным рассудком во всей строгой и логической очевидности:идти невозможно, надвигается ночь, и если не загрызет волк или рысь, всё одночаса через два замерзнешь насмерть.

Но, может, оттого, что смертная погибель выглядела такойнеминучей, страха Митя не ощутил. Скорей для очистки совести, нежели дляпроверки, попробовал подняться еще раз, убедился, что ни идти, ни даже стоятьне может. Подумал — не поползти ли назад? Отверг. Больно долго бежал, а потомшел, столько не проползешь. Да и к чему? Ну, выберешься к тракту, так в темноевремя по нему все равно никто не ездит. Замерзнешь на обочине. Единственноеутешение, что не лисы с воронами сожрут, а подберут люди и похоронят. Что Мите,жалко для лис и воронов своего мертвого мяса? Пускай едят. А чем попуступресмыкаться, последние силы тратить, не лучше ль на манер римского мудрецаСенеки или премудрого Сократеса подготовиться к разгадке земного бытия сдостоинством? Смерть от холода, описывают, нисколько не мучительна. Станетклонить в сон, и уснешь, и боле не проснешься.

Вот когда мудрые книги-то пригодились. Жизнь себе с ихпомощью, может, и не спасешь, зато умирать легче.

И Митя повернулся на спину, стал умирать — вдыхать леснойвоздух, подводить итог. Лежать было мягко, удобно и пока что, с разогрева,нехолодно, а мысли текли плавно и даже не без некоей приятности.