Что ж, прожил Митридат-Дмитрий Карпов на земном яблокенедолго, семь лет без одного месяца. Но все же дольше, чем большинствонарождающихся на свет человеков, из коих каждый третий помирает в первуюнеделю, а каждый второй в первые два года младенчества. Выходит, Митя противбольшинства еще и счастливец. Опять же, прошел свой путь не в сумракепробуждающегося рассудка, а при ярком свете полного разума, что и вовсе удачапочти неслыханная. Столько узнал, столько для себя открыл, столько передумал,постиг законы природоустройства. Когда понимаешь сии естественные установления,то и страшиться особенно нечего. Вначале, согласно законам физики, текущие потвоим жилам жизненные ликвиды под воздействием низкой температуры остановятсвой ток, что разлучит душевную субстанцию с телом. Потом в действие вступятзаконы химии, и организм, прежде именовавшийся Митей, начнет разлагаться наэлементы. Но, вероятно, еще прежде того проявят себя законы биологии, приняввид зубов и клювов лесной живности.

По насту неслась легкая пороша, понемногу присыпала валенкии тулупец. Митя сначала стряхивал, после бросил. Зачем?

Начали стынуть ноги, а некоторое время спустя вроде бы иперестали.

Мысли утратили четкость, но от этого сделались еще приятнее,как бывает перед погружением в сон. Было тихо-тихо, только поскрипывали веткида шуршала ленивая поземка. Митя поднял глаза.

В промежутке меж серыми кронами чернело небо. Что там, заним? Вдруг показалось, что, если получше всмотреться, непременно увидишь.Только надо поторопиться, пока из замерзающего тела не отлетела душа.

Он прищурился, и небо качнулось ему навстречу. Митя сначалаудивился, но обнаружил, что удивляться тут нечему. Оказывается, он уже не лежална земле, а парил в воздухе, меж острых верхушек елей, и это было замечательнохорошо. Посмотрел вниз — там, на снегу, вроде бы и в самом деле кто-то лежал,но смотреть на него было неинтересно, небо манило куда больше. Митя повернулся кнему лицом, и оно стало стремительно приближаться. Странно, оно было всё такоеже черное, даже еще черней, но вовсе не темное. Он понял: просто в небе таитсятакой яркий свет, что смотреть больно, от этого на глазах пелена. Поразительно,как он раньше этого не замечал. Чем выше поднимался Митя, тем больше глазапривыкали к этому сгущенному сиянию, и вот уже он летел не через черноту, ачерез янтарный свет, и что-то начинало просвечивать там, впереди — не то круг,не то некое отверстие. Митя сделал усилие, чтоб лететь еще быстрее, так ему нетерпелось побыстрей разглядеть, что это за штука.

И он услышал голос — скрипучий, древний-предревний. Голоспроизносил что-то неразборчивое, но явно звал его, Митю. Однако именовал неМитей, а каким-то другим, не известным ему прозванием.

— Маалой, — взывал голос. — А, Маа-лой!

Стало быть, такое здесь, на небе, у него будет имя? Сначалабыл Дмитрий, потом Митридат, а отныне Маалои?

Он раскрыл глаза пошире и увидел: то, что издалипредставлялось ему кругом или отверстием, на самом деле — лик.

Вглядевшись в это лицо, он задрожал — такое оно былострашное: сморщенное, с косматыми седыми бровями, загнутым носом, а посередьноса бородавка.

И чудесный свет вдруг померк, снова стало темно. Митязаклацал зубами от холода и увидел, что вовсе он не на небе, а на снегу, подчерными елями, а над ним склонилась жуткая старуха, вся замотанная в грязныеплатки.

— Малой, эй, малой, — проскрипела она своим дребезжащимголосом. — Ты чего? Примерз? Ну-тко, ну-тко. — И потянула к нему свои костлявыепальцы.

Это Баба Яга, понял Митя, нисколько не удивившись, однакоперепугался сильно, еще больше, чем давеча волка. Костяная нога, седые усищи,железны зубищи. Еще премудрый Д`Аламбер писал (или барон Гольбах? — головапромерзла, утратила ясность), что не всё в народных преданиях суеверие ивымысел. Сказочные драконы, к примеру, суть воспоминание о старинныхпресмыкающихся, некогда населявших планету, и ныне остовы тех чудищ в разныхместах откапывают. Вот и Баба Яга, выходит, не суеверие, а всамделишная леснаяведьма.

Сил сопротивляться злым чарам не было. И когда Баба Яга,кряхтя, взвалила Митю себе на закорки, он только жалобно захныкал. Она жетащила его куда-то — должно быть, за темные леса, за синие озеры, в черныеболота, в глубокие норы — и ворчала:

— Ишь чижолый. Куды чя? До мельни? Не шдюжу, не молодайка. Авот я чя к Даниле-угоднику, ага. Пушкай он, Данила. Ага.

Смысла ее заклинаний он не понимал, ибо от холода, слабостии страха мозг совсем перестал источать мыслительную эманацию. Осталось толькодикое, темное, из самого раннего детства: сейчас Баба Яга приволочет добычу всвою избушку на курьих ножках и сожрет, а косточки выплюнет.

Уйти на достойный, античный манер не получилось. Жизньоканчивалась как-то очень по-русски, очень по-детски и ужас до чего страшно.

Митя тихо заплакал. Хотел маменьку позвать и даже увидел еебудто наяву — всю розовую, пахнущую фиалковой эссенцией, но маменька сиделаперед зеркалом и не оглянулась на свое злосчастное чадо.

Ведьма положила пленника на снег посреди небольшой поляны.Приподнявшись, он увидел бревенчатый сруб с крошечным слюдяным оконцем, вкотором горел противоестественно яркий свет. Курьих ног под избушкой Митя неразглядел — наверно, их снегом засыпало.

Старуха громко постучала в дверь железным кольцом, потомвдруг подхватила подол и с нежданной прытью припустила в чащу. Миг — и ее нестало, исчезла во тьме.

От диковинного поведения ведьмы Митя перепугался еще больше,хотя, казалось, куда уж больше-то?

Это она меня в подарок принесла, в подношение, догадался он.Некоему чудищу, которое над ней властвует, а стало быть, еще страшней ее. Ктотам у няньки Малаши из лесной нечисти был кроме Бабы Яги? Лесной Царь, вот кто.Который к людям, проезжающим через лес, сзади тихонько в телегу садится и малыхдеточек крадет. Как она напевала, Малаша-то? «Царь Лесной подсядет, Митенькупокрадет».

Лязгнула дверь, и Митя увидел перед собой Лесного Царя.

Он был вовсе не похож на маскарадную фигуру, какую вчераизображал Наследник. Настоящий Лесной Царь оказался высок и худ, прям какпалка, с длинной седой бородой и седыми же волосьями до плеч, а брови черные. Иглаза тоже черные, блестящие. Они сурово воззрились сверху вниз на съежившегосяМитю. Голос, звучный и вовсе не стариковский, грозно произнес:

— Это еще что за аппариция? Подкидышей мне тольконедоставало! Что я вам, Воспитательный Дом?