Нет, не бывать тому!

Смертельный страх не лишил Алену сил,наоборот, помог удержаться на ногах. Нащупав голову Фокли и вцепившись сверху вжидкие волосенки, Алена рванула их что было мочи – и тут же брезгливо разжалапальцы, ощутив на них выдранные пряди, будто липкую паутину. Фокля подавиласьвоплем. Алена отшвырнула ее, будто крысу – послышался даже шмяк о стену, –и кубарем скатилась по лестнице, лишь чудом не переломав руки-ноги. Здесь ужеподжидала Ульяна: стояла руки в боки, загораживая выход.

Серебряно светилась под звездами росистаятрава в распахнутых дверях…

Дико вскрикнув, Алена рванула лестницу и ужеиз последних сил толкнула ее в сторону Ульяны.

Та была слишком громоздка, чтобы успеть хотябы отпрянуть, – и рухнула, испустив тонкий, утробный, как бы изумленныйзвук.

Алена выскользнула из двери, понеслась подвору, обжигая босые ноги студеной росой.

У ворот тяжело приплясывал Петруха, размахиваяруками и что-то задушенно хрипя.

– Сюда! – донеслось до Алены елеразличимое. – Сигай в калитку!

Алена от всего сердца мысленно пожелала емурасстаться со своей водянкою как можно скорее и просвистела в калиточку, будтопуля.

– Спаси бог! – едва успела она выдохнутьи услышала вслед: «Спаси бог и тебя!» – а потом полетела по улочке, стремяськак можно скорее добежать до поворота.

Добежала, канула за угол, но, не сдержавлюбопытства, оглянулась.

Петруха махал рукою в противоположную сторону,явно сбивая с толку Ульянищу, которая с трудом протиснулась в калитку, и они сПетрухою тяжело, будто два нагулявшихся медведя, затопали в ложном направлении,причем Ульяна натужно ревела при этом: «Держи! Лови! Склячать ее! Склячать![102]»

Привалясь к забору спиной, Алена наконец-тосмогла вздохнуть.

«Неужто ушла? – недоверчиво спросила самасебя. – Вот уж воистину: бог даст – и в окошко подаст!.. А где же Фокля?Не иначе я ей не только волосья, но и всю головенку оторвала!»

Алена хихикнула – и зажала себе рот ладонью.Пока еще не до смеха. Смеяться они будут потом, дома, с Ленечкой: смеяться надФоклею, над Ульяною – и над Алениной, конечно, дуростью. Ну чего она добилась,едва жизнь не поставила на кон? Что проку ей знать, что Ульянища наложила лапуна братнин схорон? Ведь по-прежнему неведомо, кто плеснул ему смертного пития…

А может, Ленька прав? Mожет, и впрямь восстализ бездны лет неведомый мститель – и отправил своего мучителя на тот свет?Тяжко думать, что страдания свои Алена приняла от того паренька, которыйвпервые заставил затрепетать ее полудетское сердчишко… Ну что ж, такова судьба.Все равно она никогда больше не увидит ни его, ни лесного своего неистовоголюбовника.

Отчего-то такая печаль навалилась, что Алена долгоеще стояла, подпирая забор, не столько радуясь, что опять осталась жива,сколько горюя о несбывшемся. Наконец, ощутив, что ноги перестали дрожать, онамедленно, держась в тени, побрела в сторону Никитских ворот.

Конечно, погони все еще следовало опасаться,поэтому Алена то и дело всполошенно оглядывалась, но, не увидев на дорогеникого, облегченно вздыхала.

Беда только, что она ни разу не посмотрела натемную обочину, по которой, почти припав к земле, неслышно, будто змея, виласьза нею следом Фокля.

– Мало, что с него в городских воротахцеловальники взяли полтину, с него, да с его спутников: с пеших по пятнадцатьалтын и две деньги, а с конных по два рубли, так еще и нарвался наш страдалецна полицейских стражников. Тут с ним и вовсе круто поступили: поставили посредиулицы на колени и обрезали полы кафтана вровень с землею. В точности показенной мере французских и саксонских кафтанов!

Ленька даже не договорил: так нестерпимозахотелось ему похохотать над каким-то арзамасцем, прибывшим в Москву встаринной, еще с десяток лет запрещенной царскими указами одежде. Москвичи неподлого звания, хочешь не хочешь, а приняли новую моду, ну а из провинции ещенаезжали ошеломленные новинками путешественники, с которыми расправа былакоротка.

– Он еще и вопиял, мол, видел в НижнемНовгороде на перекрестках деревянных болванов в иноземном платье, для примеранароду ставленных, да счел сие соблазном диаволовым и очеса свои от сегоотворотил! – повизгивал сквозь смех Ленечка. – Небось отворотил, чтобына бородищу свою любоваться, но теперь нет у него ни брады, ни усищ!

Алена едва нашла в себе силы растянуть губы вулыбку. Что-то не смеялось ей нынче. Томило, налегала тяжесть на грудь, и всеглупее и глупее казалась она себе в своем третьеводнишнем отчаянномпредприятии.

Почему они с Ленькою решили, что возможнобудет о чем-то допытаться у Ульянищи? Это все равно что черта попытатьсяувидеть и помощи у него просить! Алена слыхала – находились храбрецы: придут вночную пору в баню и, заступив одной ногой за порог, скидывают с шеи крестик дакладут его под пятку. И только они губу-то раскатают: мол, вот-вот появитсянежить и исполнит всякое мое, храбреца, желание, как нечистик хвать их загорло… и утром домочадцы найдут в бане только труп удушенного, да еще,случалось, вся кожа будет с бедного дурака содрана.

Вот такой же ободранной дурою и ощущала себясейчас Алена. Еще счастье, что Ульянища знать не знает, где угнездилась еененавистная сношенька, чудом восставшая из преисподней и снова, с непостижимойнаглостью, отправившаяся пытать судьбу. Но как, как, боже мой, как Ульяна моглаее узнать?! Черные волосы, изуродованное лицо… разве что по голосу? Ну, правдаговорили про Ульяну: эта баба в яйце иголку углядит!

Внизу, во дворе, послышался какой-то шум, Ленькапошел поглядеть, но тут же воротился:

– От Катерины Ивановны посыльный прибыл.С письмом. Позвать, что ли?

Вошел молодой мужик. Был он низкорослый, ностоль широкоплечий, что казался поперек себя шире. Чрезмерно длинные рукисвисали ниже подколенок, и вообще стоял он, несколько подавшись вперед, такчто, чудилось, вот-вот падет на четвереньки и поскачет, утратив сходство счеловеком.

– Ты кто? – спросила Алена, берялоскуток бумаги. – Новый? Или из штаубовских людей?

– Из них, – буркнул посланец.

– А разве герру Людвигу не одни иноземцыслужат? – встрял Ленечка.

– Не токмо, – качнул головой,непомерно большой для его роста, незнакомец.

«Во башка! – восхитился Ленька. –Кадь пивная, а не башка! Небось в драке стукнет кого – ежели не дух вон, то сног запросто свалит!»