– Нет, не перстенек! – отважновымолвила Алена, не отводя глаз от мрачного, темного взора, чудилось, так исверлившего ей душу. – Не перстенек, а какая-то колючая сухая ветка –точь-в-точь будто рука человеческая. Позвали знатку,[99] он исказал, что это трава чертогрыз. Вишь ли, позвала сестра черта на подмогу –черт ей руку-то и отгрыз!

Бог знает, чего ждала она после окончаниярассказа: что Ульяна набросится на нее, ударится в крик… только не тогоширокого зевка, которым вдруг исказилось лицо хозяйки.

– А-ах! Скла-адно врешь! – провылаУльяна, крестя рот. – Скла-адно, да больно долго. Про девку со змеями кудазабавней было и страшней. Спать пора. Завтра поутру еще чего-нибудь расскажешь.Иди-ка, вон ляжешь в сенцах. Ну, бог с тобой!

И она ушла за занавеску в сопровождении Фокли,которая – ей-же-ей! – сделалась еще меньше росточком.

* * *

Такой удачи Алена не ждала, даже предполагатьне могла. Она могла уйти отсюда в любую минуту… и уйдет, но не прежде, чемдоберется до тайника. Если ее догадки верны и Ульяна либо Агафоклея замешаны вкраже сокровищ, сегодня ночью кто-то из них наведается на сеновал и подчиститзабытое. Вчера перстенек еще лежал на дне колоды: вспомнив прежние воровскиенавыки, Ленька произвел разведку и доложил, что колода вся пылью поросла, асокровище – на месте. И если Алена все рассчитала правильно…

Она могла немного поспать, не вскидываясь прикаждом шорохе. Ульяна и Фокля не так глупы, чтобы красться мимо подозрительнойстранницы. Окна в светелках широки: не только тщедушная Фокля, но и дороднаяУльяна при надобности просунется, так что они вполне могут спокойно слазить насеновал и вернуться никем не замеченные.

Впрочем, сон не шел к Алене. Она лежала накакой-то ряднушке, прислушиваясь к ночной, полной таинственных шорохов тишине,силясь уловить стук отворяемой рамы, какой-нибудь шум, – ведь неуклюжаяУльяна непременно должна была нашуметь! – но так ничего и не дождалась.

Пропели первые петухи. Алена решила ждать довторых, долее медлить было опасно: начнет светать – все пропало! И чуть только,хрипло со сна, заголосили в амбаре птицы, она неслышно поднялась, для надежностиразулась (не хотелось бы за что-нибудь зацепиться растоптанными, не по ноге,лапоточками!), помолившись богу, чтоб двери не скрипнули, выбралась на крыльцо– и, ах, какая же самосветная, сверкающая ночь обступила ее!

Бледно-золотой месяц меркнул в серебристомсиянии, лившемся с небес, и Алена невольно замерла, глядя в небеса почтирастерянно, почти со страхом перед явленной ей ни с чем не сравнимой красотоймироздания.

Никогда в жизни не видела она, чтобы такприхотливо плелись узоры созвездий! Чистота небес была поразительная, и Алена,которая любила звезды, умела их различать и никогда не путала Стожары сВолосынями и Кигачами,[100] а Чигир-звезду [101]умела отыскать с одного взгляда, впервые разглядела за знакомыми, на дивояркими узорами еще какие-то жемчужные нити, нанизанные Творцом в прихотливом,им одним постигаемом порядке.

Как всегда, от зрелища совершенства мирозданияу Алены слезы выступили на глазах и сердце затрепетало, будто в предчувствиинеожиданного счастья.

«По занебесью божьей Вселенной конца нет!» –подумала она восхищенно и простерла к небу руки, как никогда раньше печалясь отом, что не даны ей крылья и не может она взлететь. Но в такую сверкающую ночь,когда небо, чудилось, прильнуло к земле, все казалось возможным. Алена всталана носочки, вся вытянулась, простирая руки в вышину. Ну, вот еще малоемгновение, еще чуточку – и зазвенят все жилочки и поджилочки, суставчики иподсуставчики, исполнятся серебристой, воздушной легкости, – и онавоспарит над тесовым крылечком, взмоет ввысь, чтобы коснуться звезд трепетнымируками…

И Алена едва не свалилась с крыльца наземь,когда какая-то тяжелая тень зашевелилась в углу двора, и она признала Петруху.

«Сейчас как заорет!»

Очарование ночи раскололось вдребезги, будточудесное зеркало, наполнив сердце Алены томительным предчувствием беды. ОднакоПетруха не поднимал шуму, только бестолково махал руками, то разводя их встороны, то прижимая к земле. Тайные знаки его остались для Алены непостижимы.Большого ума, впрочем, не требовалось, чтобы понять: Петруха грозитполуночнице-бродяжке. Ну ничего. Сейчас Алена скользнет к сеновалу, воротникрешит, что она побежала за уголок по малой нужде, и успокоится.

Соскочив с крыльца, Алена легкою стопоюперебежала двор и у калитки, прорезанной в воротах сеновала, оглянулась.

Петруха стоял огромным столбом, схватившись заголову.

«Надо надеяться, что из благодарности за мойсовет он не поднимет шума!» – подумала Алена и скользнула в душистую, полнуючуть слышного шелеста тьму.

Здесь двигаться приходилось ощупью, и онавдруг перепугалась, подумав, что Ульянища, или Фокля, или они обе – словом, ктолазил в тайник, мог убрать за собой лестницу, и не просто убрать, а припрятатьее, и тогда хороша же будет Алена, беспомощно подпрыгивающая в тщетных попыткахвзобраться на навес!

По счастью, лестница никуда не делась, и онавползла вверх, еле цепляясь вдруг ослабевшими от невнятного страха руками за перекладины.

Постояла, пока глаза не привыкли к темноте, идвинулась к нагромождению колод. Ох, как громко они стукают, когда ихпереставляешь… Добравшись до третьей, Алена с мысленным возгласом «господипомилуй!» сунула руку в дупло – и не сдержала пронзительного вопля, когдачто-то острое впилось ей в пальцы.

И тут же ее крик подхватил писклявый голосишкоФокли, верещавшей:

– Чертогрыз! Чертогрыз!

Алена выдернула руку из дупла, с ужасомсорвала с нее что-то вроде паучьей лапы. Оно сухо хрустнуло, сломалось в ееруках.

Трясясь, не попадая зуб на зуб, в тускломзвездном полусвете Алена тупо смотрела на сухую колючую ветку, а Фокля виласьвокруг нее, поднимая сенную пыль и повизгивая:

– Чего тут шаришься? Не положа, не ищут!Надо было капкан на тебя поставить, говорила я хозяйке… – И вдругметнулась вперед, охватила колени Алены своими цепкими ручонками, будтоременной петлей, и с неожиданной силой толкнула к лазу, возбужденно заблажив: –Ульяна Мефодьевна, принимай любезную сношеньку!

Узнали!

Почудилось, будто с навеса сеновальногостолкнет ее сейчас Фокля прямо в ту площадную яму.