Алена глядела на посланного с неприязнью.Больно уж рожа разбойничья. Не могла Катюшка Митрия послать, что ли? «Да чтомне в его приглядности? – одернула она себя. – Поглядеть, что тамКатюшка написала…»

Слово, впрочем, было неподходящее. Следовалосказать – накорябала, накуролесила пером, начеркала и т. п. Алена,конечно, не удивилась – она знала, какова была любительница грамоты ееприятельница! Кое-что разобрать все-таки было можно. Катюшка с докукою[103] просила «любезную подруженьку» прибыть к ней безпромедления по причине некоего чрезвычайной важности события.

– Что стряслось-то? – спросилаАлена, с неудовольствием вглядываясь в посыльного.

Рот у него был какой-то кривой… ну что ж,всякое бывает: может, не крестился во время зевоты или хотя бы не прикрывалсяладонью от нечистика.

– Неведомо, – снова качнул «пивнойкадью» посыльный. – Однако же наказывали: быть незамедлительно!

В этом была вся Катюшка. Ну хоть бы возок свойзаморский прислала, ежели так уж незамедлительно! Нет, небось побояласьтревожить Митрия, не то столько будет недовольного бурчания – не оберешься!Давай, Алена, топай пешочком в Китай-город! Свет не ближний… с другой стороны,не столь уж и дальний, чтобы кручиниться. Ночь тепла, хороша – отчего непрогуляться?

– Скажи, Ленечка, сторожу: пускай за намизапрут. Мы едва ли нынче воротимся, надо думать, заночуем у Катерины Ивановны.Я сейчас.

Она вышла в свою опочивальню, надела простой,но красивый роброн темно-синего, ее любимого цвета. Юбка и лиф былитускло-белые, чуть тронутые вышивкой, тоже простые, но Алене нравилисьбезмерно. Наряд этот был Катюшкин презент, подруге будет приятно, если Аленапридет в нем.

Волосы укладывать не стала: так и пошла скосой, то и дело привычно заплетая распускающиеся шелковистые пряди.

Посланный косолапил впереди, Ленечкапосвистывал сзади. Они шли проулками, сокращая путь. Москва уже спала, толькооткуда-то издали доносился развязный женский хохот.

Алена вопросительно оглянулась на Леньку. Тотсверкнул зубами в ухмылке:

– Это близ казарм драгунских непотребныебабы собрались. Слышал я, жалуют они, ох, жалуют конно-пешую[104]братию!

– Жалует царь, да не жалует псарь, –вдруг ни с того ни с сего гулким своим голосом бухнул Катюшкин посланный,разворачиваясь и становясь Алене поперек дороги.

– Ты чего это на нас началнатыкаться? – недоуменно спросил Ленька – и тотчас получил ответ, однаконе на этот свой вопрос, а на прежний, так и не высказанный: «пивная кадь» резкокачнулась к нему, и Леньке почудилось, что его голова раскололась, как упавшийна мостовую арбуз. Он со стоном рухнул наземь – и остался недвижим.

– Господи! – выдохнула Алена, неверя глазам. – Ленечка, миленький, ты что? Вставай!

– Не встанет, – успокоительнопрогудел посланец, протягивая ручищу, и Алене почудилось, будто толстая змеяобвилась вокруг ее тела, приковав руки к бокам. – Ничего, он нам и ненадобен!

– Ты что… зачем? Tы кто? –бестолково бормотала Алена. – А как же Катерина Ивановна? Я все ей скажу!

– Ежели ты мне сперва скажешь, кто таковаКатерина Ивановна, я, так и быть, испужаюсь! – ухмыльнулся посланец.

– Так ты не от нее? – Алена с ужасомвглядывалась в скособоченные черты. – Что тебе от меня?.. Не тронь, скот!

Крепко-накрепко держа ее одной рукой, «скот»проворно сунул другую под юбку.

– Ого, – выдохнул он. – Печуркажаркая! Пустишь погреться? – И кривой рот угрожающе надвинулся.

Алена не стала ждать нового омерзительногоприкосновения: резко дернулась вперед и впилась зубами в его щеку. Челюстисвело от потного, соленого, кислого, но цель была достигнута: разбойникиспустил короткий болезненный стон, и ручища его упала.

Алена ринулась бежать, но не сделала и двухшагов, как ее с силой дернули сзади за юбку, так что она завалилась, упаланавзничь, – и в то же мгновение чудовищная лапища сдавила ей горло.

– Только пикни – шею сверну! –прошипел разбойник так, что Алена вмиг ослабела от страха, поняв: да,свернет. – А будешь молчать, может, и уйдешь живая. Ну как?

Она опустила веки в знак согласия, и тиски,сковавшие горло, медленно разжались.

Конечно, она не собиралась торговаться с этимнегодяем, однако обнаружила, что кричать не может: горло онемело от этойхватки, из него вырвался лишь слабый хрип.

– Обманщица! – хмыкнулзлодей. – А за обман наказывают больно. Вот так!

И, схватив Алену за щиколотки, он с силойрванул ее ноги вверх и в стороны, так что ворох юбок упал ей на лицо, а телопронзила невыносимая боль.

– Вякнешь – разорву, каклягушонка. – И он еще шире развел ей ноги.

Алена едва не лишилась сознания. Юбки душилиее, страх оледенил, боль достигала сердца. Ей казалось, что она уже разорвана,истекает кровью.

– Ох, каково богачество! –прерывистым голосом бормотал разбойник. – Ох, глубины каковы! А ну-ка япромерю их своим шестом – дна достигну?

Алена почувствовала, что у нее останавливаетсясердце… и в тот же миг ее ноги были отпущены, а сама она с силой вздернута сземли.

«Ленечка!» – промелькнула было мысль, но тутже, поведя помутившимся взором, Алена увидела, что верный друг по-прежнемулежит в пыли без движения, а держит ее все тот же разбойник – держит, глядит впомертвевшее лицо, щерится в кривой ухмылке:

– Tак и быть, не трону. Не ко времени! Ноты не горюй: тебе и без меня толокна натолкут, стыдобищу намнут. Повеселишься,попляшешь… однако, чтоб веселие впрок пошло, надобно выпить.

И, снова зажав Алену своей клешней так, чтоона не только шевельнуться – пикнуть не могла, сунул руку за пазуху и вынулмалую баклажечку. Зубами вырвал пробку – и аж закашлялся от ядреного винногодуха, шибанувшего в нос.

– Вот, прими, молодка! Да ты небойся! – уговаривал он, подсовывая баклажку к крепко стиснутым губамАлены.

Она попыталась замотать головой, нодлиннорукий обвил ее шею – чудилось, захрустели косточки – и еще крепче прижалбаклажку ко рту:

– Пей, не дергайся!

Помутилось в голове уже от одного запахапрокисшей браги.