— Я бы тебя хотел послушать, полковник, — ответил Глеб безвсякий усмешки.

— А что меня слушать? Мои никто к офису близко не подходилив тот вечер. Я, конечно, и думать не смею, что это ваша работа. Но ты мневсе-таки скажи прямым текстом, мол, нет, Юраш, это не наша работа. А то мойгерр генерал требует подробного отчета.

— Нет, Юраш, Иванова убрали не мы. Но и ты мне, будь добр,скажи тоже прямым текстом — что это не ваша работа. Ведь мой генерал тоже ждетподробностей.

— Не наша, — покачал головой Лазарев, — а жаль. Тонкаяработа, просто отличная. Особенно мне понравилась вся эта путаница с рыжейкрасоткой и с молодежной газетой «Кайф». Хотел бы я знать, кто с нами и с вамитак успешно конкурирует. Ведь и мы, и вы тоже должны были комсомольца тихо арестовать.У вас как, доказательств-то хватало? — А у вас?

— А у нас в квартире газ! — засмеялся Юраш. — Слушай,Глебушка, теперь уже все равно, удовлетвори мое здоровое любопытство. Вы ведьзнали, кто конкретно из чеченцев оплатил предвыборную кампанию комсомольца?

— Не думаю, что любопытство — здоровое чувство. И вообще,Юраш, о мертвых или хорошо, или ничего. Стоит ли поминать несчастному Ивановуего чеченские грехи? Пусть земля ему будет пухом.

— Ладно, Глебушка, бог с ним, с комсомольцем. А как насчеттвоего Матвея? Про его безвременную кончину что скажешь?

— Скажу одно: я уверен, ваши люди не работали сегодня сраннего утра в бригаде наемных водолазов НИИ морских млекопитающих.

— Ты думаешь, он не сам утонул? — удивленно поднял бровиЮраш.

— Ты тоже так думаешь.

— Что теперь гадать? Ведь не докажешь уже ничего. Какговорится, концы в воду. Ужас, что творится, — сокрушенно покачал головойЛазарев, — кандидата в губернаторы находят в роще в одной пижаме с пулей взатылке, лучший журналист области тонет в море среди бела дня, на глазах унескольких десятков отдыхающих, а мы с тобой, два полковника, ну ничего незнаем.

— И не говори, — согласился Константинов, — действительно,ужас.

К полудню городской рынок превращался в гудящее, орущее,бурлящее, как кипяток, человеческое море. Совсем близко светилось на солнцеморе, настоящее, спокойное и прохладное. А здесь, на рынке, жара казаласьнестерпимой, хотелось вырваться из толкучки и убежать на пляж.

Крепко держа Арсюшу за руку, полковник Константинов шелвдоль бесконечного мясного ряда, где были разложены дымящиеся ломти еще теплойкрасной говядины, розовой свинины и темно-вишневой баранины. На крюках виселибледные молочные поросята и синеватые кролики с неободранными пушистыми лапками.

— Глебушка, пойдем отсюда, пойдем на пляж! — канючил Арсюша.

— Ты же хотел домашней колбасы, давай уж купим. Обиднополчаса здесь протолкаться и уйти с пустыми руками.

Продавцы громко зазывали всех проходивших мимо и потряхивалитяжелыми кусками мяса над прилавками.

— Я уже не хочу никакой колбасы, — ворчал мальчик, — я лучшевегетарианцем стану.

Полковник нес два тяжелых пакета с фруктами, пот лилсяградом, тонкая рубашка промокла насквозь.

— Давай хотя бы сала купим, хорошего деревенского сала,розового, с прожилочками, — уговаривал он.

— Мама говорит, сало есть вредно.

— Для мамы вообще все вредно. Ты же у нас не балерина.

— Ну, пожалуйста, Глебушка, пойдем. Я устал.

— Ладно, — сдался Константинов, — обойдемся без сала иколбасы.

Елизавета Максимовна должна была ждать их в небольшомоткрытом кафе в центре рынка. Пока Глеб с сыном покупали продукты, онаотправилась к рядам с колониальными товарами, собираясь купить Арсюше новыеплавки, пару маек, а себе — пляжные шлепанцы и шпильки для волос.

Быстро справившись с покупками, Лиза отправилась в кафе. Счашкой кофе и стаканом сока она уселась за пустой столик в углу.

Толпа обтекала кафе с двух сторон. Под широким полосатымтентом жара не так сильно донимала. Лиза успела устать от толчеи вещевых рядов.С удовольствием откинувшись на неудобную спинку пластмассового стула, онаотхлебнула ледяной яблочный сок и вдруг услышала, как кто-то зовет ее поимени-отчеству. Она огляделась и увидела, как входит в кафе ее ученица, дочьприятельницы балерины Маша Кузьмина.

За тот месяц, который Белозерская ее не видела, девочкапохудела еще больше и не то чтобы повзрослела, но как-то неуловимо изменилась.Появилась какая-то мягкость, женственность, что-то совсем новое. «Как быстрочужие дети растут», — успела подумать Лиза и тут заметила рядом с Машейвысокого седого господина лет сорока — широкие плечи, умные, насмешливыеголубые глаза, твердая линия рта. «О господи! — испугалась Лиза. — Вот оно что.Роман у Машеньки. Роман с человеком, который старше ее раза в два. Такие редкоостаются неженатыми, и дети есть наверняка. Неужели она с ним здесьпознакомилась?»

— Елизавета Максимовна, — Маша отступила на шаг, — этоВадим. Мой… — она запнулась, — мой друг. Вадим, это моя учительница балетаЕлизавета Максимовна.

«Интересно, что скажут Машины родители? Здесь не простороман, они оба чуть не светятся, фосфоресцируют изнутри».

— Очень приятно, — сказала она вслух и пожала сухую, сильнуюруку.

— Машенька, зачем тебе толкаться со мной у прилавков? —спросил Вадим. — Я куплю все сам, а ты посиди здесь с Елизаветой Максимовной,кофейку попей. Я вернусь за тобой минут через двадцать.

Он ушел. Маша взяла себе чашку двойного кофе по-турецки, тутже закурила и возбужденно произнесла:

— Елизавета Максимовна, вы только родителям ничего неговорите.

— Машенька, а они вообще знают, что ты здесь?

— Нет. Я сказала, что еду в Севастополь, к Лене Семеновой. Асюда мы собирались приехать с Саней Шарко, они бы меня с ним не отпустили,пришлось соврать.

— И правильно сделали бы, что не отпустили. Твой Саня — тотеще вертихвост. Где он, кстати?

— В Москве.

— То есть?

— Ну, понимаете, ему дали роль на телевидении, а билеты мыуже купили; мы решили, что я поеду первая, а потом встречу его. Но он неприехал. У него случился приступ аппендицита, его увезли на «Скорой». Мама егосказала, когда я дозвонилась в Москву. Она мне даже деньги выслала на обратнуюдорогу, но тут получить нельзя, переводы не выплачивают.