— И не помни! Всяких разных дамочек забудь!

— Давно забыл.

— А что я скажу маме, когда она увидит у меня новую одежду?

— Ты лучше подумай, что ты скажешь маме, когда она увидитменя. Как ты меня представила своей преподавательнице? «Мой друг»? Сказала быеще — «товарищ».

— Ну а как мне прикажешь тебя представлять? — смутиласьМаша. — Как прикажешь, так и буду.

— Ну а как ты думаешь? Кто я тебе?

— Ты мне — все! — тихо сказала Маша. — Ты мне — любимый,единственный, но я ж не могу так тебя представлять. «Познакомьтесь, это — мойлюбимый, единственный Вадим!»

— Можно проще: это мой жених.

— Но ты же мне еще не предлагал руку и сердце.

— Дорогая Мария Львовна! — Вадим кашлянул и произнесторжественно:

— Я предлагаю вам руку и сердце. Я вас очень люблю и хочу,чтобы вы стали моей женой. Вы согласны?

— Дорогой Вадим Николаевич! Я вас тоже очень люблю исогласна стать вашей женой. Между прочим, после этого положено поцеловаться.

— Врежемся, — покачал головой Вадим.

— Еще положено шампанским чокаться, — вспомнила Маша, — но ятерпеть не могу шампанское. Газированный одеколон. И вообще ты за рулем. Ой,Вадим, а как же продукты в багажнике! Все испортится на такой жаре. Ты ведькучу денег на рынке потратил.

— Ну, ты зануда, девочка моя!

— Просто я не могу привыкнуть к таким финансовым ритмам. Тына рынке потратил столько, сколько моя мама за месяц работы получает.

— Ты же в кафе сидела. Откуда ты знаешь, сколько я потратил?

— Я знаю цены и видела сумки.

— Ты у меня экономная?

— Я? — Маша задумалась. — Честно говоря, пока не знаю —нечего было экономить. Вот, например, нужны мне новые джинсы или сапоги, можнобы и сэкономить, но не на чем… На еду, конечно, хватает, но еле-еле. Вещей мыпочти не покупаем, мама сама все шьет и вяжет. Она умудряется соорудить нечтоиз ничего. На новогодний вечер у нас в училище она за одну ночь сшила мне такоеплатье — никто не верил, что оно сшито моей мамой на зингеровской машинке. Онанашла на антресолях кусок вишневого бархата, еще моей покойной бабушки, иполучилось словно от Кардена. Туфли тоже были бабушкины. А мама потом всемговорила, что той ночью, перед Новым годом, слетала в Париж и купила туфли иплатье за две тысячи долларов.

«Тойота» подъехала к международному гостиничному комплексу.Маша и Вадим вошли в небольшой, совершенно безлюдный бутик.Кукольно-хорошенькая продавщица одарила их ослепительной улыбкой. От обилиявещей Маша растерялась, у нее даже в глазах зарябило. Одно дело — маскарад,выбор образа соблазнительной корреспондентки, другое, совсем другое дело —одежда для себя.

— Ну что, Машенька, начинай, — Вадим снял с вешалкинесколько платьев.

— Может, все-таки ограничимся кроссовками? — неуверенновозразила Маша, заметив цену на ярлыке одного из платьев.

— Спортивная одежда в другом магазине. Давай уж облегчимнемного жизнь твоей маме, чтобы она спала ночами, а не сидела за зингеровскоймашинкой.

— Ладно, но выбирай ты сам. Я кое-что понимаю в театральномкостюме, но представления не имею, что надо носить, так сказать, в реальнойжизни.

Вадим заставил Машу перемерить семь платьев, выбрал два —повседневное из тонкого льняного трикотажа и нарядное, строгое, изсветло-бежевого шелка. Именно эти два платья идеально на ней сидели, будтоспециально для Маши сшиты. В обувном отделе он подобрал к повседневному платьюлегкие замшевые босоножки, а к нарядному — строгие туфли-лодочки. Он стоялперед ней на коленях, сам надевал ей туфли и босоножки, прикасаясь к ее ногамтак нежно, как если бы это были какие-то бесценные произведения искусства.

«Господи, — думала Маша, глядя на его седую макушку, — я таюот него, как мороженое на ярком солнце, растекаюсь сладкой лужицей и ничего несоображаю. Даже страшно… Хотя чего теперь-то бояться? Мы передадим кассетуКонстантинову, все расскажем ему и полетим в Москву. Ведь столько уже всегопроизошло! Хватит, надо отдохнуть».

— Машенька, встань, пожалуйста, пройдись, — попросил Вадим,— удобно тебе? Не жмет? Не трет?

— Да, мне очень удобно. Давай на этом остановимся, ладно?

— А кроссовки?

В примерочной спортивного магазина Маша переоделась в новыесветло-серые шорты-бермуды, новую бледно-розовую футболку и сменила драныекитайские тапочки на новые замшевые босоножки.

— Упаковать? — спросила продавщица, глядя на жалкую кучкустареньких тряпочек, которую Вадим вынес из примерочной.

— Выкинуть! — распорядился он. — И тапки тоже!

Продавщица понимающе кивнула.

Напоследок он выбрал для Маши самые дорогие кроссовки.Продавщица упаковала их в коробку, завернув в шелковистую папиросную бумагу,словно экзотические фрукты.

В маленьком открытом баре они чокнулись свежевыжатымапельсиновым соком.

— Я нас с тобой поздравляю, Машенька, — сказал Вадим, — нопо-настоящему мы поздравим друг друга в Москве, когда все останется позади.

— А все и так позади, — пожала плечами Маша, — все плохоекончилось. Знаешь, я поняла — когда мы вместе, нам везет. Порознь значительнохуже.

Как только они сели в машину, затренькал сотовый телефон.Доктор щелкнул крышкой:

— Алло!

В трубке стояло мрачное молчание.

— Молчат? — тревожно спросила Маша.

— Сейчас перезвонят, — успокоил Вадим ее и себя.

Но никто не перезванивал.

— Господи, какая я дура, — выдохнула Маша, — ничего еще некончилось, они вполне могли засечь нашу встречу на рынке.

— Машенька, пожалуйста, не называй себя дурой. Мне ненравится это слово. Они, конечно, могли засечь нашу встречу на рынке, но толькотеоретически. Во-первых, они не следят постоянно. Нет у них такого количествалюдей. Во-вторых, когда они не спускали с нас глаз, мы это чувствовали,помнишь?

— Еще бы не помнить!

— Ну вот. А сейчас такого ощущения не возникло.

— Что ты скажешь, если сейчас они позвонят и вызовут тебя?

— Скажу — заболел. Температура высокая… В общем, придумаючего-нибудь. Машенька, перестань, пожалуйста, паниковать. Ну, помолчали втелефоне, мало ли, может, не туда попали. Было бы куда хуже, если бы менясейчас действительно вызвали.