Обычно она легко носила тяжести, но на этот раз набраласлишком уж много всякой снеди. В каждой руке несла по три пластиковых мешка,общим весом килограммов тридцать, плечи ломило, к тому же жарища стояла нестерпимая.

Купив упаковку тонкого, как бумага, армянского хлеба,который хорошо разогреть в микроволновой печи, а потом завернуть в него кусокбелоснежного домашнего сыра с парой листиков лилового тархуна, Ларисаостановилась в раздумье у открытого кафе напротив хлебной лавки. Онаразмышляла, не посидеть ли минут десять в тени под полосатым тентом, не выпитьли чашку кофе или лучше уж сразу идти к машине и скорее ехать домой с этиминеподъемными сумками, тем более домашних дел еще впереди очень много.

«Дома я и десяти минут не передохну, — решила Лариса, —начну сумки разбирать, котлеты крутить. Выпью я здесь, пожалуй, кофейку».

За угловым столиком она заметила одинокую белокурую женщинуи тут же узнала ее. Ошибиться невозможно: высокая гибкая шея, гладко зачесанныеназад и стянутые в пучок на затылке пепельные волосы, большой выпуклый лоб,тонкий, с аристократической горбинкой нос, светлые изогнутые брови надбледно-серыми, почти прозрачными глазами… За угловым столиком пила водиночестве кофе Елизавета Максимовна Белозерская, бывшая балерина, любовницаполковника ГРУ Глеба Евгеньевича Константинова.

Лариса уже шагнула под полосатый тент, на ее раскрасневшемсялице расплылась радостная, простодушная улыбка, но тут она услышала, как кто-токрикнул с противоположной стороны ограждения, где тоже находился вход:«Елизавета Максимовна!»

Все еще улыбаясь, Лариса инстинктивно сделала шаг назад. Онавидела, как к Белозерской прямо-таки на шею бросилась тощая темноволосаядевчонка. Возможно, Лариса и не узнала бы ее, но за ней маячила седая головадоктора Ревенко.

Простодушная улыбка растворилась без остатка, лицо Ларисызамерло. Она сделала стойку, как хорошая охотничья собака, и впилась глазами вкомпанию за столиком. Слов она разобрать не могла из-за шума, но по жестамдогадалась, что пацанка (так она для себя определила пассию доктора) давнознакома с Белозерской, однако на рынке они встретились случайно, обе этойвстрече рады, хотя слегка смущены. Она догадалась, что пацанка знакомитБелозерскую с Ревенко.

Ларису толкали, пихали, какая-то толстуха громко выругалась,стукнувшись коленом о Ларисины тяжелые сумки. Долго стоять здесь не стоило, еемогли заметить из кафе. Но уходить, не доглядев до конца, она не собиралась.Эта случайная встреча, проходящая у нее перед глазами, словно кадры немогокино, стоила того, чтобы отказаться от чашки кофе в тени.

Оглядевшись, Лариса заметила стеклянную витринухозяйственной лавки и нырнула внутрь. Отсюда отлично просматривалась та частькафе, где сидели за столиком двое: Белозерская и пацанка — доктор ушел,вероятно, отовариваться. Снаружи Ларису не заметят, взгляд упирался в блестящеестекло, и глядевший с улицы видел только собственное отражение, как в большомзеркале.

Пацанка что-то возбужденно рассказывала Белозерской, такачала своей пепельной головой. Минут через пятнадцать в кафе вошлиКонстантинов и десятилетний сын Белозерской Арсений. Мальчишка явно знаком сдокторской пассией и обрадовался встрече. А Константинов видел пацанку впервые.Белозерская представила их друг другу.

— Женщина, вы долго здесь стоять собираетесь? У нас обед! —услышала Лариса суровый голос продавщицы.

— Да, простите, я сейчас уйду, — пробормотала она, необорачиваясь, не отрываясь от стекла.

В кафе входил доктор Ревенко, нагруженный пакетами.

— Торчит тут полчаса, ничего не покупает, нашла, гдеотдыхать, — возмущалась у нее за спиной продавщица.

«Нет, они не знакомы, — отметила про себя Лариса, глядя, какдоктор и полковник пожимают друг Другу руки, — или знакомы? Впрочем, теперь этоуже неважно. Контакт произошел».

— Женщина, ты глухая, что ли? — не унималась продавщица. —Мне тебя как, выпихивать за шиворот или милиционера звать?

В другой ситуации Лариса ответила бы этой назойливой бабе повсей программе, обложила бы ее крепким мужицким матом за хамство. Но сейчас недо того. Глаза полковника тревожно скользнули по стеклу витрины, потом еще раз,уже внимательней… Надо уходить, тихо и быстро.

«Теперь я еще и наружник, — усмехнулась про себя Лариса,аккуратно укладывая пакеты в багажник своей „шестерочки“, — Константиновувидеть меня никак не мог, но взгляд почувствовал, напрягся. Потому и разошлисьони так быстро».

Аккуратно выруливая с платной стоянки, Лариса думала о том,что с намеченными на первую половину дня домашними делами придетсяраспрощаться. Шеф вряд ли удовлетворится телефонным сообщением, потребуетподробности и детали. И сообщать о таком важном контакте надо срочно.

«А я губы раскатала, думала, успею борщ сварить, котлетынакрутить… Угораздило же их столкнуться именно сегодня у меня на глазах. Ужя-то знаю, как их обоих обложили со всех сторон, чтобы они не встретились,доктор и полковник, им просто невозможно было встретиться без свидетелей.Наверняка ведь я не одна зафиксировала этот случайный контакт. А потому надодоложить скорее, меня ведь тоже могли засечь, мигом настучат, что я с такойинформацией не спешу. Однако я ведь спешу, — она притормозила у светофора, —так спешу, что самой противно».

— Мы разве не домой? — спросила Маша, заметив, что они едутв противоположную сторону.

— Нет, мы за кроссовками и вообще за всякими Одежками длятебя.

— Но кроссовки можно было купить на рынке, в вещевых рядах.

— Покупать китайские подделки на рынке — только деньгивыбрасывать. В такой дряни ты больше ходить не будешь. Порядочная барышнядолжна иметь пару приличных платьев, и шорты твои никуда не годятся.

— Между прочим, приодеть Машу Кузьмину значительно сложней, чемпокойную Юлю Воронину. Почему-то на мой тощий размер шьют либопопугаечно-молодежный хлам, либо проституточные тряпки типа того лиловогоплатья, которое мы сожгли. Мне и так хорошо, не надо никаких одежек!

— Я очень рад, что тебе и так хорошо, — улыбнулся доктор, —но пара приличных платьев тебе не помешает.

— Вадим, я не ломаюсь, я серьезно — давай не будем ничегопокупать. Я ведь не содержанка твоя!

— Фу, Машенька, откуда слова такие — содержанка? Ну, хочетсямне тебя приодеть. Я десять лет, кроме цветов и духов, никому ничего непокупал.

— А кому ты покупал цветы и духи? — прищурилась Маша.

— Всяким разным дамочкам. Уже не помню.