— Я тоже, — буркнул Джим.

Симмонс покивал:

— А вы покажите им, что с вами шутки плохи, они и подожмутхвост… хотя бы ради своих спортивных занятий.

Но ничего не изменялось: этот последний час был как заноза втеле.

Самой большой проблемой седьмого часа был здоровенныйувалень Чип Освей. В начале декабря, в короткий промежуток между футболом ибаскетболом (Освей и тут и там был нарасхват), Джим поймал его со шпаргалкой ивыставил из класса.

— Если ты меня завалишь, мы тебя, сукин сын, из-под землидостанем! — разорялся Освей в полутемном коридоре. — Понял, нет?

— Иди-иди, — ответил Джим. — Побереги горло.

— Мы тебя, ублюдок, достанем!

Джим вернулся в класс. Детки смотрели на него так, словноничего не произошло. Ему же казалось, что он в каком-то нереальном мире, и этоощущение возникло у него не впервые… не впервые…

Мы тебя, ублюдок, достанем! Он вынул из стола журналуспеваемости и аккуратно вписал «неуд» против фамилии Чипа Освальда.

В эту ночь он увидел старый сон. Сон, как медленная пытка.Чтобы успеть все хорошо разглядеть и прочувствовать. Особую изощренность этомусну придавало то, что развязка надвигалась неотвратимо и Джим ничего не могподелать — как человек, пристегнутый ремнем, летящий вместе со своей машиной впропасть.

Во сне ему было девять, а его брату Уэйну — двенадцать. Онишли по Брод-стрит в Стратфорде, Коннектикут, держа путь в городскую библиотеку.Джим на два дня просрочил книжки и должен был выудить из копилки четыре цента,чтобы уплатить штраф. Время было летнее, каникулярное. Пахло срезанной травой.Из распахнутого окна доносилась трансляция бейсбольного матча: «Янки»выигрывали у «Ред соке» 6:0 в последней игре одной восьмой финала, Тед Уильяме,бэтсмен, приготовился к удару… А здесь надвигались сумерки, и тень от здания«Барретс компани» медленно тянулась к противоположному тротуару.

За рынком пролегла железнодорожная колея, под ней тоннель. Увыхода из тоннеля, на пятачке возле бездействующей бензоколонки, околачиваласьместная шпана — парни в кожаных куртках и простроченных джинсах. Джим многое быотдал, чтобы не встречаться с ними, не слышать оскорбительных насмешек, неспасаться бегством, как уже случилось однажды. Но Уэйн не соглашался идтикружным путем, чтобы не показать себя трусом.

Во сне тоннель угрожающе надвигался, и девятилетнему Джимуказалось, будто в горле у него начинает бить крыльями испуганный черный дрозд.Все вдруг стало таким отчетливым: мигающая неоновая реклама на здании «Барретскомпани», налет ржавчины на траве, шлак вперемешку с битым стеклом нажелезнодорожном полотне, лопнувший велосипедный обод в кювете.

Он готов был в сотый раз отговаривать Узина. Да, шпанысейчас не видно, но она наверняка прячется под лестницей. Эх, да что там!Говори не говори, брата не переубедишь, и это рождало чувство собственнойбеспомощности.

Вот они уже под, насыпью, от стены тоннеля отлепляются двеили три тени, и долговязый белобрысый тип с короткой стрижкой и сломанным носомшвыряет Уэйна на выпачканный сажей шлакоблок со словами:

— Гони монету.

— Пусти, — говорит брат.

Джим хочет убежать, но толстяк с зализанными чернымиволосами подталкивает его к брату. Левый глаз у толстяка дергается.

— Ну что, шкет, — обращается он к Джиму, — сколько там утебя в кармане?

— Ч-четыре цента.

— Врешь, щенок.

Уэйн пробует высвободиться, и на помощь белобрысому приходитпарень с шевелюрой какого-то дикого оранжевого цвета. А в это время тип сдергающимся веком ни с того ни с сего дает Джиму в зубы. Джим чувствуетвнезапную тяжесть в мочевом пузыре, и в следующую секунду передок его джинсовначинает быстро темнеть.

— Гляди, Винни, обмочился! Уэйн отчаянно изворачивается, иему почти удается вырваться из клещей, тогда еще один тип в черных дерюжныхбрюках и белой футболке пригвождает его к прежнему месту. У типа на подбородкеродинка, похожая на спелую землянику. Тут горловина путепровода начинаетсодрогаться. Металлическим поручням передается мощная вибрация. Приближаетсясостав.

Кто-то выбивает книжки из рук Джима, а меченый, с краснойродинкой, отшвыривает их носком ботинка в кювет. Неожиданно Уэйн бьет дерганогоногой в пах, и тот взвывает от боли.

— Винни, сейчас этот слиняет! Дерганый что-то орет благимматом про свои разбитые погремушки, но его вопли уже тонут в нарастающемгрохоте поезда. Когда состав проносится над их головами, кажется, что в миренет других звуков.

Отблески света на стальных лезвиях. Финка у белобрысого,финка у меченого. Уэйн кричит, и хотя слов не разобрать, все понятно по губам:

— Беги, Джимми, беги!

Джим резко падает на колени, и державшие его руки остаютсяни с чем, а он уже проскакивает между чьих-то ног, как лягушонок. Чья-топятерня успевает скользнуть по его спине. Он бежит обратно, бежит мучительномедленно, как это бывает во сне. Но вот он оборачивается и видит..

Джим проснулся, вовремя подавив крик ужаса. Рядом безмятежноспала Салли.

Он хорошо помнил, что он увидел, обернувшись: белобрысыйударил его брата ножом под сердце, меченый — в пах.

Джим лежал в темноте, учащенно дыша и моля Бога, чтобы тотдаровал ему сон без этих страшных призраков его детства. Ждать ему пришлосьдолго.

Городские власти объединили школьные каникулы срождественскими, и в результате школа отдыхала почти месяц. Джим и Саллипровели это время у ее сестры в Вермонте, где они вволю покатались с гор налыжах. Они были счастливы. На морозном чистом воздухе все педагогическиепроблемы не стоили выеденного яйца. Джим приехал к началу занятий с зимнимзагаром, а главное, спокойным и полностью владеющим собой.

Симмонс нагнал его в коридоре и протянул папку:

— На седьмом потоке у вас новенький. Роберт Лоусон. Переведениз другой школы.

— Да вы что, Сим, у меня и без того двадцать семь гавриков!Куда больше!

— А их у вас столько же и останется. Во время рождественскихканикул Билла Стирнса сбила насмерть машина. Совершивший наезд скрылся.

— Билли? Он увидел его так ясно, словно перед глазами былафотография выпускников. Уильяме Стирнс, один из немногих хороших учеников вэтом классе. Сам не вызывался, но отвечал толково и с юмором. И вот погиб. Впятнадцать лет. Вдруг повеяло собственной смертью — как сквознячком протянуло.