Черт… При чем здесь колокольчики? И при чем здесь убийство?Что такого мог написать Ленчик испанцу, с которым даже не был знаком?… Или был?Мы познакомились с Ангелом в «Пипе», совершенно случайно, но в «Пипу» наспривел Ленчик. И совсем не случайно… Он рекомендовал ее как самый лучший клуб,в котором можно на славу оттянуться.

Да уж… Оттянулись. На славу.

Ленчик давно сидит в России, он и носа сюда не кажет, бросилнас с легким сердцем, отделывается обещаниями, звонит раз в две недели… А впромежутках собирается запустить новый проект и пишет письма некоемуПабло-Иманолу Нуньесу, о существовании которого узнал только от нас. Вот хрень.И зачем нужно прошивать письма такими очаровательными словами как «убийство» и«убийца»? И что это может означать? Или все дело в собаке? Собака напугаламеня, а в таком состоянии любая ботва в башку полезет. Собака едва меня неубила, но какое это имеет отношение к Ленчикову «asesinato»?.. Мысли в головепутались, мне слишком дорого дался поединок с пергаментными глазами Рико.Ч-черт… Вот именно, черт. Может, не так страшен черт, как его малютки, каклюбила говорить покойная Виксан. Стоит только перевести шесть строк,скопированные мной на обрывок счета, — и все сразу прояснится, и весьсмешной и невинный смысл послания выползет наружу…

Но переводить откровения Ленчика у меня не было никаких сил.Во всяком случае — сейчас. Потом, позже, «asesino» подождет, он всегда ждет, онумеет ждать, он все делает грамотно, это только дилетантки Тельма и Луизасрывались, палили в белый свет как в копеечку… Тельма и Луиза, Динка и Ренатка…Не получилось из нас Тельмы и Луизы, не прав оказался Ленчик. В пропасть мырухнули, это точно. Вот только за руки взяться забыли…

* * *

…Динка по-прежнему сидела в саду, прямо на земле, поджав подсебя ноги по-турецки. Это была любимая ее поза. Она смотрела прямо перед собой,на собачью площадку, хотя ни псов, ни Ангела там уже не было. Скорее всего онушел — завести собак и вымыть их после тренировки, больше похожей на бойню.

Я тихонько присела рядом. Рядом, но чуть в стороне: отсюда,с моего места, с нагретой земли, был хорошо виден отросший Динкин затылок. Ноприкоснуться к нему, обнять его мне больше не хотелось.

— Mio costoso, — тихонько сказала я.

Динка неожиданно вздрогнула. И повернулась ко мне. Но — несразу. И глаза у нее… Глаза у нее вдруг на секунду стали такими же, как тогда,после нашего первого выступления в «Питбуле», когда она прижалась ко мне исказала: «Неужели это мы? Мы — „Таис“?… Ты веришь в это, Ренатка?»…

— Что? Что ты сказала?

— Mio costoso… Как это переводится?

— А-а… Зачем тебе?

— Просто… ты ведь знаешь испанский…

— Моя дорогая… Мой дорогой…

Произнеся это, Динка снова отвернулась.

Вот оно что! «Ангел, мой дорогой…» Совсем неплохо для письманезнакомому человеку. Совсем неплохо. Мой дорогой… Убийца… Убийство… Я с трудомотвела глаза от Динкиного затылка. И повернула голову. В отдалении сидел Рико.И смотрел на меня пергаментными глазами, в которых больше не было угрозы.

— Mio costoso… Рико… — я подмигнула псу.

Девятнадцатой по счету миниатюре в моем бестиарии…

Сентябрь 200… года

…Известие об убийстве жены главы пивной компании«Корабельникоff» попало в телевизионные репортажи и на страницы прессы в сильноурезанном виде. И вполне щадящем. Никаких намеков на тело в ванной, никакихнамеков на двусмысленно обнаженную телохранительницу, найденную в супружескойпостели. При мартини и мандаринах. Совсем избежать огласки не удалось — ужслишком масштабной была фигура Корабельникоffа, и выразить соболезнованиянесчастному вдовцу поспешили такие же масштабные личности. При таких масштабахсообщение о смерти Мариночки выглядело неоправданно куцым: «В собственнойквартире застрелена жена известного бизнесмена. Следствие склоняется к бытовойверсии происшедшего». Подобным комментарием отделалась «Телевизионная службабезопасности». Комментарий перепечатали несколько городских газет, после чегоисторию благополучно замяли. Во всяком случае, больше она ни в одном из изданийне всплывала. И грязное белье семейства Корабельникоffых никто особо неполоскал.

За столь благополучный (если вообще можно было назвать егоблагополучным) исход Корабельникоff должен был благодарить Джаффарова. Хотьздесь начальник службы безопасности оказался на высоте, оперативно надавил нанужные рычаги в нужных ведомствах — тех самых, в которых проработал большуючасть жизни. Собственно, именно Джаффаров и обнаружил тела обеих женщин. В ту женочь и почти в то же самое время, когда Никита заседал у Левитаса со своимскорбным рассказом о трупах на Пятнадцатой линии.

Корабельникоff позвонил жене, как только приземлился ваэропорту Мюнхена. Мариночкин мобильный молчал, и Ока Алексеевич метнулся воВсеволожский особняк, где ему сообщили, что молодая хозяйка вместе стелохранительницей уехала в город. Пятнадцатая линия, как и следовало ожидать,тоже ничем Корабельникоffа не порадовала, оставалась надежда на Эку, но и Экапо мобиле не ответила. Последний звонок Корабельникoff сделал уже Джаффарову ипопросил его разыскать легкомысленную женушку… Нет, это не прихоть, не яростныйпорыв ревнивца-мужа, у которого руки коротки, но все же, все же… Джаффаровоткликнулся сразу же и начал прямо с Пятнадцатой линии.

И ею же и закончил.

Дурацких Никитиных комплексов в Джаффарове и не ночевало, ктому же он много лет занимался оперативно-следственной работой. И моментальносообразил, что к чему. Впрочем, тут любой бы сообразил: уж очень красноречивымбыл труп, плавающий в ванной. И другой — в постели. Звонить в милицию Джаффаровне стал, а сразу же вышел на руководство ГУВД, в котором у него имеласьпара-тройка влиятельных друзей. Им же он и сообщил о неприятностях с женойКорабельникoffa и попросил прислать оперативную группу. Без особой помпы ислива информации в алчущую криминальных сенсаций прессу. ДеликатностьДжаффарова спасла реноме Корабельникoffa, поскольку картина преступлениявырисовывалась довольно пикантная. Вслух это не проговаривалось, но и без тогобыло ясно, что между Мариной Корабельниковой и ее грузинкой-телохранительницейсуществовали отношения, далекие от служебных. И даже просто дружеских.

Все это всплыло позже, много позже, когда оперы прошерстилинебольшую квартирку бодигарда у метро «Академическая» и обнаружили нескольковидеокассет весьма фривольного содержания. А проще говоря, то, что в средеизвестного рода профессионалов проходило под кодовым названием «веселыекартинки». Эка и Мариночка напропалую занимались любовью. Прямо перед камерой. Неизвестно,узнал ли Kopaбeльникoff о существовании кассет, просматривал ли он их, —или его самолюбие пощадили. Или сам не захотел травить себя подобными, не оченьприятными для околпаченного рогоносца вещами. Зато эти незабываемые кадрылицезрел Митенька Левитас, которому в свою очередь их показал старший оперубойного Калинкин. Именно Калинкин, сослуживец и приятель Левитаса, занималсяделом покойной Корабельниковой.