Все они изображали животных.

Существующих и совершенно фантастических. Ничего подобного яв жизни не видела, миниатюры зачаровали меня, забили собой все поры тела,забрались в ноздри, залепили уши и жарко совратили глаза. Каждую из нихсопровождал текст, перед которым я была бессильна, но названия-Названия я ещедолго перебирала как четки, катала во рту, пробовала на язык, — кой черт,они просто поселились во мне, свили гнезда, выкопали норы, разлеглись,подставив ночи бока…

«SCITALIS»

«AMPHIVENA»

«MANTIKORA»

«HALCYON»

«CINNAMOLGUS»

«VIPERA»

«ASPIDOCHELONE»…

И еще — 116… Ровно 123… Сто двадцать три имени, врезающиесяв сердце… У меня никогда не было способностей к языкам, я не смогла бывоспроизвести и простенькой испанской фразы, но эти имена я запомнила сразу же,как будто всегда их знала, просто забыла… Забыла — а теперь вспомнила… Онилегли мне в душу просто и естественно, хотя я ничего не знала о них, —просто и естественно, как нож; в ножны, как молитвенник в ладонь настоятеля,как тела влюбленных в раскрытую постель… На самой первой странице книги быловыдавлено украшенное орнаментном название:

«DE BESTIIS ЕТ ALIIS REBUS» [14].

И только тогда я поняла, что это — бестиарий. Средневековыйбестиарий, цена которого несоизмерима ни с этим старым испанским домом, ни совсеми домами в округе. Домами и их смуглыми, темноволосыми, морщинистымиобитателями… Один год чего стоит — 1287… Вот только как попала сюда эта книга,как она могла потонуть среди дешевого криминального чтива? Похоже, что ее никтоне прятал, иначе нашли бы уголок поукромнее, эти стены могли поглотить нетолько книгу, но и целую библиотеку. Похоже, о ней просто забыли…

А если не забыли и еще вернутся?

Как бы то ни было, с той ночи мое существование сталоосмысленным. Теперь я ждала двенадцати, la medianoche [15],ждала условного сигнала сплетающихся тел наверху, — только для того, чтобывытащить из стеллажа бестиарий и до полного опустошения перелистыватьпергаментные страницы. Я по-прежнему ничего не понимала в текстах, отдельныебуквы не складывались в слова, но миниатюры все искупали. Я даже не знаю,сколько ночей провела за бестиарием, скорее всего — не так много, но какое этоимело значение?…

«De bestiis et aliis rebus», надежно спрятанный в коконевосковой бумаги, преследовал меня и днем. Яркие испанские краски неожиданнопоблекли перед тускло-золотым великолепием бестиа-рия, а я вдруг пересталабояться Рико. Ну не то, чтобы совсем перестала… Его приближение по-прежнемувызывало дрожь в коленях и неприятные ощущения в желудке, вот только теперь ясмотрела на него другими глазами. Пусть закрытыми, но все равно — другими. Вмоем (уже моем, Господи!) «De bestiis et aliis rebus» Рико и все собратья Рикоименовались просто — «canis». Я определила это по миниатюре, идущей под номером19. Собаки из бестиария мало походили на свирепого Рико, но что-то общее в нихпрослеживалось. Круглые и тяжелые глаза, желто-медовые, пристальные. Не знаюпочему, но я вбила себе в голову, что, если бы мне удалось прочесть текст подминиатюрой или хотя бы иметь представление о том, что говорится в главе, —я бы поняла Рико.

И сумела бы его укротить, ведь бестиарий был мудрее меня,хотя бы в силу возраста.

Но я так и не укротила Рико. И книгу не укротила тоже. Напротив,это она вдруг приобрела таинственную власть надо мной. Черт, черт, может, это иесть главная тайна дома и предчувствие не обмануло меня?… Чертов «De bestiis etaliis rebus» выжирал изнутри, а спросить о его происхождении у Ангела ябоялась. А что, если Пабло-Иманол не знает о его существовании? А узнав,вознамерится продать его, и я останусь без главного своего утешителя. А что,если это — семейная реликвия Нуньесов и я сунула свой нос в чужие дела? Но и насемейную реликвию это не тянуло: слишком уж небрежно хранился бестиарий. Так женебрежно, как и последняя плошка на кухне. А что, если Ленчик прав и все самыестрашные тайны и правда лежат на поверхности?…

Самым странным, непостижимым для меня образом бестиарийпримирил меня с Динкой, отвлек от затянувшейся усталой ненависти к ней,усталого безразличия. Он действовал как опытный искуситель, мой бестиарий, яждала ночного свидания с ним, как ждут встречи с возлюбленным.

Вот чертова извращенка, я втрескалась в него по уши!..

Глаза на это открыла мне Динка, когда мы столкнулись с ней уванной комнаты, больше похожей на заброшенную гримерку, таких заброшенныхгримерок во времена «Таис» мы перевидали сотни. Но эта, испанская, была лучшей:огромная, вся в замысловатых трещинах, ванна, медные, давно не чищенные тазы икувшины, причудливые драпировки на стенах, старинное зеркало, — такое жерастрескавшееся, как и ванна…

— Что это с тобой происходит, Рысенок? — спросилау меня Динка.

— А что?

— Ты изменилась…

— Правда? А я ничего такого за собой не замечала…

— Да нет же, ты в зеркало загляни! Глаза блестят,румянец… Ты влюбилась, что ли? — Черт, в ее голосе вдруг проскользнулаплохо скрытая ревность!

Или это мне только показалось?…

— Интересно, в кого это я могу влюбиться? Здесь женикого нет, кроме меня, тебя и твоего парня…

— Вот именно… Положила глаз на Ангела?

— Да нет… Он совсем не в моем вкусе… Мне не нравятсяиспанцы…

Я не солгала Динке: испанцы не нравились мне, ни оптом, ни врозницу. А вот прохладный готический Franciscum Laborde — совсем другое дело.

— Ну и дура! — снисходительно огрызнулась она, насекунду возвращая меня в полудетские и полузабытые времена предчувствия «Таис».

— Сама дура, — ответила я в стиле прежнейРенатки. — У тебя одни члены на уме…

— У меня хотя бы члены… А у тебя что? Что? Canis,vipera, halcyon… Оставшись одна в ванной, я приподнялась на цыпочки передзеркалом и заглянула в него. Полностью собрать лицо не удалось, мешали трещины,но и то, что открылось мне — впечатляло: щеки и правда горели огнем, а глазабыли влажными, глубокими и шальными. Неужели это мои глаза, Господи?… Неужеливсе это сделал тайный и такой желанный «De bestiis et aliis rebus»?

С того памятного разговора у ванной комнаты Динка началаследить за мной. Вполглаза, не особо напрягаясь, но следить. Она хотела ухватитьменя, застукать на порочной страстишке к какому-нибудь почтальону, работникусоциального страхования или продавцу из соседней бакалейной лавки. Но я недавала никаких поводов, я вообще не выходила за ограду дома, я не знала языка,так что простейший расчет в лавке был бы для меня делом проблематичным.