— Да, в прихожей. Просто сбросил их в кучу, и все. Неуспевал по времени, а шеф не любит ждать. А сейчас везде пробки…

— Когда вы приехали, в квартире никого не было?

— Никого… Мариноч… Жена Корабельникова была за городом…Наверное, уехала раньше.

Следователь почему-то обрадовался, даже веселенькимисвекольными пятнами пошел.

— А если никого дома не было, кто вам открыл? —почти любовным голосом проворковал он.

— Никто. Я сам открыл…

— У вас есть ключ от квартиры?

— Да, — сознался Никита, препираться былобессмысленно. — Корабельников сам мне его дал. Уже давно… До женитьбы…

— И не забрал, даже когда женился?

— Нет.

— Почему?

Действительно, почему? После появления МариночкиКорабельникоffу было уже не до ключей. Ни до каких ключей, кроме ключей отМариночкиного сердца. А сам Никита… Сам Никита оставил ключи себе. Невиннооставил, без всякой задней мысли. В память о так и не сбывшейся последнейреплике из нежнейшей черно-белой «Касабланки»: «Я думаю, это начало большойдружбы…» Но объяснять это следователю городской прокуратуры Кондратюку было также бесперспективно, как объяснять зайцу-русаку теорию бесконечно малых величин.

— Я же говорил… Я иногда заезжал на Пятнадцатую… Попоручению хозяина.

— Ну хорошо… Что вы можете сказать об отношенияхКорабельникова и его жены?

— Я не могу это комментировать.

— Почему?

— Это — частное дело двух людей. Его и ее.

— Может быть, вы знаете что-то, что поможет следствию?

— Они любили друг друга. — Голос Никиты прозвучалне очень убедительно. Любовь в общепринятом смысле слова вряд ли смогла бывыдержать корабельникоffский напор. Даже страсть с ним не справлялась. ЛюбовьKopaбeльникoffа больше напоминала душевную болезнь, лавину, которая погребалапод собой и сметала все на своем пути.

— Н-да, — многозначительно крякнулКондратюк. — Значит, любили… Он ей делал подарки, да?

— Ну… Делал, наверное…

— Какие именно?

— Откуда я…

— Драгоценности, например, да? — Вопрос что-тозначил для Кондратюка, определенно что-то значил. У него даже рот округлился, акожа на скулах натянулась, как на турецком полковом барабане. И Никите непонравился этот округленный, по-женски любопытный рот.

Очень не понравился. И натянутая кожа — тоже.

— Драгоценности? Наверное…

— Да что вы все ей-богу, — сорвалсяКондратюк. — На свадьбу Корабельников подарил жене колье. Так?

— Меня это мало волновало.

— Но… Вы видели колье?

— Видел… Она его особенно не скрывала.

— А вчера… Вчера она тоже его надела? Тело, плавающее вванной, и крепко пристегнутый драгоценный ошейник. Эта картина так явственнонарисовалась перед Никитиным внутренним взором, что он едва сдержал стон.

— Вчера?

— Ведь вчера у нее был день рождения… Вы были у нее надне рождения? Вы ведь должны были отвезти Корабельникова в аэропорт…

— Был.

— И видели колье?

Сейчас… Сейчас Никита оттянется!

— Видите ли… Как вас зовут? Запамятовал…

— Эдуард Григорьевич, — шепнул Кондратюк, тихоужасаясь величию собственного имени.

— Видите ли, Эдуард Григорьевич… Я ведь обслуга…Обслуживающий персонал. И особого доступа к телу не имею… Так, наблюдаю изхлева в полевой бинокль…

— Какой полевой бинокль? Что значит — полевой бинокль?

— Господи… ну, это шутка… неудачная…

— Шутить будете с… обслугой… Следствие же — делосерьезное… А что вы можете сказать о телохранительнице покойной?

— Об Эке? Ничего. Я мало ее знал.

— Ее нанял сам хозяин?

— Да.

— Когда?

— Я точно не помню… По-моему, в начале лета. Неделичерез две после свадьбы…

— А у самого Корабельникова была личная охрана?

— Нет.

— Странно… Фигура такого масштаба — и безтелохранителей… Вам самому не казалось это странным? В конце концов, он — главакрупного концерна… Ему по статусу положено.

— Я не могу это комментировать. А вы… Вы можетепоинтересоваться этим вопросом у него самого. Или у начальника службыбезопасности компании.

— Поинтересуюсь, — клятвенно заверилКондратюк. — А вам не казалось странным, что, не имея телохранителей,Корабельников нанял их для собственной жены?

— Я не могу это комментировать.

Чертов Кондратюк сменил сардоническую улыбку на ироническую.Он бы и сам прокомментировал сей прискорбный факт, будь его воля. Еще как быпрокомментировал! Почтенный старец О. А. Корабельникоff, как и положенопочтенному старцу, был по-старчески немощно-ревнив. И наверняка боялся, что егомолодая жена наставит ему рога с более молодыми самцами. Потому-то и был наняттелохранитель. И телохранителем оказалась женщина, уж с этой стороны пивнойбарон никакой подставы не ожидал. И, очевидно, не был знаком с пословицей«Пусти козла в огород». Или — позабыл за ненадобностью. Вот она и напомнила осебе. Остальные вопросы были гораздо более невинными (общалась ли Мариночка скем-нибудь из подчиненных Корабельникоffа, где вообще преуспевающий бизнесменотрыл себе та-а-кую жену и чем она занималась до встречи с Корабельникoffым);вопросы были невинными, но от Кондратюка Никита вышел как выжатый лимон. И тутже снова попал в крепкие, заискивающе-дружеские объятия Нонны Багратионовны.

— Ну как? — тут же поинтересовалась она исходомбеседы. — О чем вас спрашивали, Никита?

— Думаю, о том же, о чем и вас…

— Понимаю, понимаю… А…обо мне разговора не было? —тихонько завибрировала секретарша. Очевидно, летние шаловливые откровения сНикитой все еще не давали ей покоя.

— О вас? Нет.

— Несчастье… Несчастье… Вы только подумайте, какоенесчастье… Все-таки она дрянь…

— Да кто же, Нонна Багратионовна?

— Мариночка… Мало того что заставила его так страдать…Так теперь за его спиной еще и шептаться будут… Нет, не зря она мне ненравилась с самого начала… — не удержалась Нонна Багратионовна. Хотелаудержаться — и не удержалась. — Вот ведь говорила, что гиена… Гиена и есть…

— Да… "Мудрому дано знать еще одно качество гиены:камень драгоценный у нее в глазу…….

Черт, как давно он не вспоминал этот проклятый стишок,навязанный Мариночкой и навсегда осевший в его мозгу. Давно не вспоминал, атеперь вспомнил. Что-то еще было в этом стишке… Что-то про ворожбу. ТогдаМариночка сказала ему, что не умеет ворожить. Видно, и вправду не умела, еслитак и не смогла просчитать свой собственный и такой быстрый финал…