Конечно, нас милиция замучила, особенно когда Юлю нашли, номуж настоял, чтобы нервную систему ребенка щадили. Вы знаете, мне показалось,она успокоилась. Конечно, Юлю жалела, но сама вызвалась в школу идти, отцусказала, что больше у нас с ней проблем не будет. Я поверила... Такой ужас сЮлей, они же подруги... Катя не глупая, понимает, что во многом Юля самавиновата, то есть я не хочу сказать... ох, господи... одним словом, мы былиуверены, что это для нее хороший урок и она действительно... Вчера вечером онабыла сама не своя. Какая-то задумчивая, нас вроде бы и не слышит. Отец пробовалс ней заговорить, а она: голова болит. А утром... утром она пошла в ванную ивскрыла себе вены.

– Крови много потеряла? – спросила я.

– Слава богу, нет. Она испугалась, закричала, самадверь открыла. Мы проснулись... у мужа сердечный приступ, я... я едва с ума несошла. – Она положила руку на живот и вздохнула. – Стараюсь держатьсебя в руках, но не получается. Боюсь за маленького...

– Что она испугалась, это хорошо. Но попытку, выговорите, все же повторила?

– У нее была истерика. Катя сорвала бинты, кричала, чтовсе равно жить не будет. Вот я вам и позвонила.

Просто не знала кому. А вы... вы в курсе наших проблем...Может быть, скажете, что нам делать?

– Я бы хотела поговорить с Катей, – вздохнула я.

– Вряд ли это возможно...

– Я все-таки попробую. – И, не дожидаясьвозражений, направилась в комнату Кати.

Мне показалось, что она спит, глаза закрыты, дышит тихо ировно, я пристроилась в кресле, стараясь не шуметь и не потревожить ее, но тутКатя открыла глаза.

– Это вы? – спросила она испуганно.

– Как видишь, – не стала я спорить.

– Вы зачем пришли?

– Поговорить.

– О чем?

– И о тебе тоже. Ты можешь продолжать жалеть себя,портить жизнь отцу и гнить заживо. А можешь сделать по-настоящему доброе дело.Помочь найти тех парней Для этого надо не побояться и рассказать правду.

– Вы откуда узнали? – забеспокоилась она. –Вы ведь не просто так сказали? Мачеха как-то узнала?

И отец знает?

– Нет. Но рассказать им надо. Чтобы они тебе помогли.От того, что ты молчишь, ничего не изменится, в хорошую сторону уж точно.

– Это... это правда лечится?

– Я не врач. Но думаю, что безнадежные ситуации бываютредко, а твоя совсем не безнадежна. Так что давай думать о будущем. И чемменьше в нем будет всяких подонков, тем лучше для всех. Понимаешь, о чем я?

– Понимаю.

– И по-прежнему начнешь утверждать, что ничего непомнишь?

– Они же убьют меня, – сказала она тихо. Логики вее словах ни на грош, потому что бояться странно, коли уж она сама намереваласьпокончить с собой. Но передо мной был несчастный ребенок, и о логике я забыла.

– Никто тебя не убьет. Юля погибла потому, что помочьей было некому, так уж сложилось. А за твоей спиной милиция, семья, я, в концеконцов. Рассказывай. Все, что можешь вспомнить. – Я незаметно включиладиктофон, впрочем, вряд ли Катя что-то видела вокруг.

– Я... – жалобно начала она. – Вы только отцуне говорите. У него сердце больное. – Мне опять хотелось возразить, что обэтом надо было думать раньше, но я смолчала, и девочка, покусав губы,продолжила:

– Мы с Юлей пошли к Горбатому мосту... только неспрашивайте зачем. Пошли, и все. Там всегда народ, весело.

Хотели пройтись по парку. А что? Это ведь не запрещено,верно? А на входе к нам тетка привязалась, здоровенная такая. И стала насгнать, Юля ей ответила, грубо, конечно, а та ее ударила. С такой теткой развесправишься... Мы ушли, но здорово разозлились. Почему это мы не можем гулятьтам, где нам хочется? – Чувствовалось, что она тянет время, боясь перейтик главному. Я решила быть терпеливой и согласно кивала. – Ну, вот, мыпошли, и вдруг эти, на «Жигулях». Предложили прокатиться, мы согласились. Что вэтом плохого? Потом предложили выпить. Я вам правду рассказывала, я как выпила,так сразу и вырубилась. А когда очнулась, оказалось, что я в каком-то подвале.

Она невидящим взглядом уставилась в стену напротив и опятьзамолчала. Ее начало трясти, пальцы сжимались в кулак, потом она зябкопоежилась, перевела взгляд на меня.

– В подвале? – переспросила я, боясь, что у нееначнется истерика.

Она кивнула:

– Там окон не было.

– Подожди. Там не было окон, и ты решила, чтонаходишься в подвале?

– А где же еще?

– Комната без окон еще не значит подвал. Постарайсявспомнить, как это место выглядело?

– Ну... просто комната, дверь железная. Окрашенныестены, кажется синие, в углу какие-то коробки. Я лежала на диване, старый такойдиван, грязный. Мне стало плохо, меня вырвало, было очень стыдно, а ещестрашно, потому что я ничего не понимала. Я подошла к двери и стала стучать.Очень долго никто не открывал, потом дверь открылась и вошел Саша, который мневодку наливал. Он очень разозлился, когда увидел, что меня вырвало, обозвалсвиньей. Я стала проситься домой. Он меня толкнул и сказал: «Заглохни», язаплакала и спросила, где Юля. Он ушел. Вернулся с ведром и тряпкой, велел мневсе убрать. Я не хотела, но он меня заставил, руку мне больно вывернул. Я сталаубирать, и меня опять вырвало, а он начал меня бить, даже ногой пнул. Язакричала, а он пригрозил, что язык мне вырвет, и ушел. Я сидела и плакала иничего не могла понять. Страшно очень было. Потом они вдвоем пришли, с Валерой.Вошли и смотрят, а Саша говорит:

«Видишь, эта дрянь все здесь облевала. Толку от нее небудет». Он сказал, что я вонючка. Так и сказал. А Валера засмеялся."Да, – говорит, – товарец никудышный.

Она ни на что не годится". И стали смеяться. А потом...потом этот Валера подошел и стянул с меня кофту, ухватил за грудь и сталтискать, и говорит: «Чего добру пропадать?» А Саша в ответ: «До нее дотронутьсяпротивно». Тот засмеялся: «Ну, не скажи». И он... он... – Она закрыла лицоруками. Она не плакала, а судорожно тряслась. – Они делали со мной ужасныевещи. Я даже не знала, что люди бывают такими... что так можно...

Я кричала, а они смеялись. Сначала этот Валера издевалсянадо мной, а Саша курил и смотрел, потом он тоже... Я не хочу об этомвспоминать.

– Я понимаю, – сказала я как можно мягче.