– Вон, видите крышу? Это и есть мой дом. – Хихикнул,поправил заиндевевшие очки. – Ничего особенного не примечаете?

Фон Дорн посмотрел. Дощатый забор в полтора человеческихроста, над ним довольно большой бревенчатый сруб с покатой крышей. Темные окна.Ничего особенного, вокруг точно такие же дома.

– Окна посчитайте.

Посчитав узкие прямоугольники, Корнелиус непроизвольноперекрестился. Чертова дюжина!

– Это зачем? – спросил он вполголоса. Вальзер открыл ключомхитрый замок на калитке, пропустил капитана вперед.

– И на первом, каменном этаже тоже тринадцать. Отличнопридумано! Я среди здешних жителей и без того колдуном слыву – как же, немец,лекарь, травник. А тринадцать окошек меня лучше любых сторожевых псов икараульщиков стерегут. Воры стороной обходят, боятся.

Он довольно засмеялся, запер калитку на засов.

– Слуг у меня теперь нет. Было двое парней, да остались там,на снегу лежать, – горестно вздохнул Вальзер. – Глупые были, только им жрать даспать, а все равно жалко. Один приблудный, а у второго мать-старушка на посаде.Дам ей денег, на похороны и на прожитье. Теперь новых охранников трудненькобудет нанять. Вся надежда на вас, герр капитан.

К чему он это сказал, Корнелиус не понял и расспрашивать нестал. Хотелось, чтоб аптекарь, он же лекарь, поскорей занялся зубами.

Дом стоял на белом каменном подклете, до половины утопленномв землю и почти сливающемся с заснеженной землей. Спустившись на три ступеньки,Вальзер отворил кованую дверцу и на сей раз вошел первым.

– Осторожней, герр капитан! – раздался из темноты его голос.– Не напугайтесь!

Но было поздно. Корнелиус шагнул вперед, поднял фонарь иокоченел: из мрака на него пялился черными глазницами человеческий скелет.

– Это для анатомических занятий, – пояснил Вальзер, ужеуспевший зажечь свечу. – Его, как и меня, зовут Адам. Я держу его в сенях длядополнительной защиты от воров – вдруг кто-нибудь из самых отчаянных неустрашится чертовой дюжины или, скажем, не умеет считать до тринадцати.Входите, милости прошу.

Он зажег еще несколько свечей, и теперь можно былоразглядеть просторную комнату, верно, занимавшую большую часть подклета.Диковин здесь имелось предостаточно, одна жутчей другой.

На стене, над схемой человеческого чрева, висела большущаячерепаха с полированным панцирем. Слева – огромная зубастая ящерица (крокодил,догадался Корнелиус). На полках стояли желтые людские черепа и склянки, где впрозрачной жидкости плавали куски требухи – надо думать, тоже человечьей.Повсюду на веревках были развешаны пучки сухой травы, низки грибов, какие-токорешки. Ни иконы, ни распятия Корнелиус не обнаружил, хотя нарочно осмотрелвсе углы.

– Тут у меня и приемный покой, и аптека, – объяснял хозяин,устанавливая меж четырех канделябров чудной стул – с ремешками наподлокотниках.

– Это зачем? – опасливо покосился фон Дорн на пытошного видаседалище.

– Чтоб мои пациентки не бились и не дергались, – сказалВальзер. – Но вас я, конечно, привязывать не стану. Для мужественного воина,как и для философа, боль – пустяк, не заслуживающий внимания. Простой зудпотревоженных нервов. Садитесь и откройте пошире рот. Отлично!

Корнелиус приготовился терпеть, но пальцы лекаря были ловкии осторожны – не трогали, а скользили, не мучили, а щекотали.

– Очень хорошо. Удар был так силен, что оба корня расшатаны.Я легко их выдерну… Какие превосходные, белые зубы – словно у молодого льва. О,вы настоящий храбрец! Знаете, я человек робкий, я не понимаю природыбесстрашия. Храбрые люди так легко и безрассудно рискуют своей жизнью,совершенно не думая о последствиях. Ведь малейшая ошибка – и всё. Чернота,небытие, всему конец. Девять месяцев в материнской утробе, долгое и трудноевзросление, счастливое избавление от мириада болезней и опасностей – и всё эторастоптано, перечеркнуто из-за одного неразумного шага. Гибнет целый мир,данный человеку в ощущениях и работе рассудка! Ведь умрешь – и не узнаешь, чтобудет завтра, через год, через десять лет. Никогда больше не увидишь весеннегоутра, осеннего вечера, травяного луга, стелящегося под ветром! Как вынепростительно, преступно глупы, господа смельчаки! И все же я восхищаюсь вашейглупостью. Она великолепна, эта бесшабашность, с которой человек из-за прихоти,вздора, каприза отказывается от всех даров жизни и самого бытия! Воистину лишьцарь вселенной способен на такое расточительство! Шире рот, шире!

Корнелиус замычал, ибо лекарь вдруг ухватил его чем-тожелезным показалось, что прямо за челюсть – и потянул.

– Один вынут. Р-раз! Вот и второй. Прополощите рот водкой ивыплюньте в миску.

Как следует погоняв меж щек изрядный глоток водки,выплевывать ее капитан, конечно, не стал – проглотил и сразу потянулся кбутылке выпить еще, но Вальзер не дал.

– Довольно. Я хочу, чтобы вы внимали мне с ясным рассудком.Я собираюсь сообщить вам нечто такое, что изменит всю вашу жизнь.

Аптекарь взволнованно поправил очки, испытующе посмотрел фонДорну в глаза.

– Надеюсь, изменит к лучшему? – пошутил тот.

Вальзер задумался.

– Прежде, чем я отвечу на этот вопрос, скажите, герркапитан, есть ли в вашей жизни какая-нибудь великая тайна, которую вы пытаетесьразгадать?

– Великая? Слава богу, нет. – Корнелиус улыбнулся. –Разумеется, кроме самой жизни.

– Тогда считайте, что до сих пор вы по-настоящему не жили, –очень серьезно, даже торжественно сказал Вальзер. – Человеческая жизнь обретаетсмысл, только когда в ней возникает Великая Тайна. Слушайте же. Вы первый, комуя решил открыться. Если б я верил в Бога, то счел бы, что вас послал мнеГосподь. Но Бога нет, есть только слепой случай, а стало быть, спасибо слепомуслучаю.

Фон Дорн почувствовал, что ему передалось волнениесобеседника, и шутить больше не пытался – весь обратился в слух.

– Вы храбрый, сильный, великодушный рыцарь. У вас живые,умные глаза. Как редко соединяются в людях эти драгоценные качества: сила,великодушие и ум. Возможно, я совершаю непоправимую ошибку, доверяясь вам, новедь если б вы не кинулись с такой самоотверженностью спасать меня, я все равноуже был бы мертв. – Вальзер содрогнулся. – Монахи выпотрошили бы меня заживо,выпытали мою тайну, а потом бросили бы на поклев воронам.

– Монахи? А я думал, это обычные грабители, которые нацепиличерные рясы, чтобы их было не видно в темноте.