Одна мне отрада

Бродить до упада

По диким, степям Забайкалья.

Сержант Олафсон заслужил бочонок пива, мушкетеры Салтыков иЛютцен по штофу водки. За то, что быстро бегают – так объявил им капитан фонДорн, немного отдышавшись и вернувшись от небесных забот к земным.

За спасение от верной гибели можно бы дать и куда большуюнаграду, но надо было блюсти командирскую честь. Когда из-за угла церкви сжелезным лязгом выбежали трое солдат, страшного татя в клобуке словно Божьимветром сдуло. Только что был здесь, уж и кинжал занес, а в следующий миграстаял в темноте, даже снег не скрипнул. Солдаты разбойника и вовсе неразглядели – только ротного начальника, с кряхтением поднимавшегося с земли. Неразглядели – и отлично. Незачем им смотреть, как ночной бандит их капитана ногамитопчет.

Адам Вальзер – тот, конечно, всё видел, но языком болтать нестал. Да к нему от пережитого страха и речь-то вернулась не сразу, а лишь многопозже, когда в караульной ему влили в рот стопку водки.

– Я сердечно благодарен вам, господин капитан фон Дорн, заспасение. – Аптекарь схватил Корнелиуса за руку – пожать, но вместо этого,всхлипнув, сунулся с лобзанием, и раз-таки чмокнул в костяшки пальцев, преждечем капитан отдернул кисть. – Я старый, слабый человек. Меня так легко убить! Ивсе знания, все тайны, которыми я владею, навсегда исчезнут. Мой разум угаснет.О, какая это была бы потеря!

Фон Дорн слушал вполуха, озабоченный совсем другой потерей.Из карманного зеркальца на безутешного капитана щерился дырявый рот. И это навсю жизнь! Не говоря уж о том, что единственное преимущество перед блестящимкнязем Галицким безвозвратно утрачено. Теперь никогда больше не улыбнешьсядамам, не свистнешь в четыре пальца, не оторвешь с хрустом кусок от жаренойбараньей ноги… Черт бы побрал этого лекаря-аптекаря с его излияниями, лучше бего тихо прирезали там, в переулке!

– Я дам вам солдат. Проводят до дома, – буркнул Корнелиус ичуть не застонал: он еще и шепелявил!

– Милый, драгоценный господин фон Дорн, – переполошилсяВальзер. – А не могли бы вы проводить меня сами? У… у меня есть к вам одиночень важный разговор. Интереснейший разговор, уверяю вас!

При всем желании Корнелиус не мог себе представить, какойинтересный разговор возможен у него с этим сморчком. О клистирных трубках? Обученых трактатах?

– Нет. Служба, – коротко, чтоб не шепелявить отрезалкапитан. Черт! «Шлужба»!

Вдруг тон аптекаря переменился, из молящего стал вкрадчивым.

– Бросьте вы любоваться на осколки зубов. Я вставлю вамновые зубы, белее прежних! И совершенно бесплатно. У меня остался кусочек костиафриканского единорога, берег для самых высоких особ, но для вас не пожалею.

Капитан так и дернулся:

– Зубы можно вставить? Вы не шутите?

– Ну, конечно, можно! Я нажил здесь, в Московии неплохоесостояние, делая замечательные искусственные зубы для зажиточных горожанок – изморжовой и слоновой кости, а особенным модницам даже из шлифованного жемчуга!

От внезапно открывшихся горизонтов Корнелиус просветлел илицом, и душой.

– Из жемчуга это прекрасно! Я тоже хочу из жемчуга!

Вальзер поморщился:

– Единорог гораздо лучше. Что жемчуг? Через год-другойраскрошится, а рог риносероса будет служить вам до гроба. И не забывайте, чтописали древние о магических свойствах единорога. Его кость приносит удачу,оберегает от болезни, а главное – привораживает женские сердца.

Аптекарь хитро подмигнул, и капитан сразу же сдался:

– Да, единорог – это то, что мне нужно. Ну, что вы сидите?Поднимайтесь, идем! Так и быть, я провожу вас. Когда вы изготовите мне новыезубы?

– Если угодно, нынче же, во время разговора. Я удалю корни,сделаю слепок, выточу новые зубы и вставлю. Кусать ими антоновские яблоки вы,конечно, не сможете, но улыбаться девушкам – сколько угодно.

Черт с ними, с антоновскими яблоками. Корнелиус пробовал –кислятина.

Идти оказалось далеко – за стену Белого Города, заСкородомский земляной вал, но не на Кукуй, где проживали все иностранцы, а вобычную русскую слободу.

– Не удивляйтесь, – сказал Вальзер, едва поспевая за широкошагающим капитаном. – Приехав в Московию, я первым делом перекрестился вместную веру, и потому могу селиться, где пожелаю. Там мне спокойней, никто изсоотечественников не сует нос в мои дела.

Корнелиус был потрясен. Ренегат! Вероотступник! А с видутакой славный, душевный старичок.

– Покороблены? – усмехнулся Адам Вальзер. – Напрасно. Я этимглупостям значения не придаю. Бог у человека один – разум. Всё прочее пустоесуеверие.

– Любовь Христова суеверие? – не выдержал фон Дорн. – Божьизаповеди? Спасение души?

Не стал бы ввязываться в богословские споры, но уж больнолегко отмахнулся аптекарь от Иисусовой веры.

Вальзер охотно ответил:

– Суеверие – думать, что от того, как ты молишься иликрестишься, зависит спасение души. Душу – а я понимаю под этим словом разум инравственность – спасти можно, только делая добро другим людям. Вот вам и будетлюбовь, вот вам и будут Моисеевы заповеди. Что с того, если я в церковь не хожуи чертей не боюсь? Зато, мой храбрый господин фон Дорн, я бесплатно лечубедных, и сиротам бездомным в куске хлеба не отказываю. У меня подле воротвсегда ящик с черствым хлебом выставлен.

– Почему с черствым? – удивился Корнелиус.

– Нарочно. Кто сытый, не возьмет, а кто по-настоящемуголоден, тому и черствая краюшка в радость.

Потом шли молча. Фон Дорн размышлял об услышанном. Суждениягерра Вальзера при всей еретичности казались верными. В самом деле, что зарадость Господу от человека, который тысячу раз на дню сотворяет крестноезнамение, а ближних тиранит и мучает? Разве мало вокруг таких святош? Нет, тыбудь добр и милосерден к людям, а что там между тобой и Богом – никого некасается. Так и старший брат Андреас говорил. Божий человек.

Пожалуй, Корнелиус уже не жалел, что ввязался из-замаленького аптекаря в ненужную потасовку – тем более что место утраченных зубоввскоре должны были занять новые, волшебные.

Посреди темной, состоявшей сплошь из глухих заборов улицыаптекарь остановился и показал: