— Что это значит? — тут же спросила Марта, как будто онходил за ответом.

— Я не знаю.

Это было малодушием, но он за руку вывел ее из ванной изакрыл дверь.

Он не мог лечить себя перед зеркалом с надписью «Тывиноват», сделанной чем-то розовым.

Кровь все еще шла, и он заставил себя сосредоточиться наране.

Холодной водой из кухонного крана он смыл с живота то, чтоудалось смыть. Бурые капли падали на светлый пол, и он морщился от отвращения.Марта куда-то вышла и тут же вернулась с тряпкой в руке.

— Данилов, встань на тряпку, или тебе придется перестилатьполы. И дай я сама сделаю.

— Это неприятно.

— Нормально, справлюсь.

Ему очень хотелось, чтобы она ухаживала за ним и жалела его,и стыдно было, что так хотелось.

— Знаешь, — сказал он, глядя ей в макушку, которая двигаласьна уровне его груди, — позавчера я нашел на своей кровати старую концертнуюрубаху, залитую кровью. А сегодня это.

— Ты что? С ума сошел?

— Нет. Я могу тебе показать. Я выбросил ее в ведро, а потом…достал.

— Господи боже мой, — пробормотала Марта. Она сильно прижалахолодный и мокрый бинт к его ране, и он поморщился. — Больно?

— Нет.

— Данилов, можешь не демонстрировать мне свое суперменство.Ты весь потный, я же вижу.

— Дай я сам.

— Пошел к черту. — Она отняла бинт, посмотрела ипоморщилась. — Все еще идет. Последний раз я делала перевязки в школе, на урокегражданской обороны. Хочешь повязку-шапочку, Данилов? Только ее делают наголове раненого бойца.

— С головой у меня все в порядке.

— Ты уверен?

Он промолчал. Он боялся этого вопроса, даже когда его вшутку задавала Марта.

— Ну конечно, — сказала она, поразмыслив, — он же написал:«Это только начало». Там, в доме. Это и в самом деле было только начало.

— Да, — согласился Данилов.

— А машина? Которая тебя сбила? Из той же серии?

— Думаю, что да.

— Как это я сразу не поняла? Я думала, это пьяные придуркипо ночам катаются! И почему ты мне не позвонил, когда нашел эту рубаху,Данилов?! Я бы приехала.

— Ты встречала своего Петю, тебе было не до меня.

— Я сама могу решить, когда мне до тебя, а когда нет, —сказала Марта сердито. — Стой спокойно, или сделаю больно. Или, может, сядешь?

Данилов решил было мужественно отказаться, но потом вдругподумал, что это очень глупо. Подтянул к себе стул и сел. Марта присела передним на корточки, не отнимая мокрый бинт.

— Зря мы в больницу не поехали. Там бы хоть зашили. Данилов,ты уверен, что это можно так оставить, не зашивая?

— Уверен.

— Но у нее… края, — сказала Марта, рассматривая рану. Мокрыйот крови бинт она швырнула в ведро. — Я никогда в жизни не видела рану… стакими краями у тебя будет заражение крови.

— У меня не будет никакого заражения крови, если ты зальешьвсе перекисью водорода и залепишь пластырем. Там есть широкий пластырь.

— Да что же он к тебе привязался, Данилов? — спросила Мартастранным голосом.

А он-то надеялся, что она успокоилась!

— Кто привязался?

— Тот, кто испоганил твой дом, разбил голову охраннику,подкинул тебе рубаху в кровавых пятнах, наехал на тебя машиной и написал назеркале, что ты виноват! Что ему от нас нужно?! Зачем он все это делает?!

— Во-первых, может быть, это не он, а она, мы ведь толкомничего не знаем, — сказал Данилов, безмерно удивленный словом «нас».

«Что ему от нас нужно?» — спросила Марта.

Нет и не было никаких «нас».

Данилов был один с тех пор, как появился на свет. Он несразу понял, что — один, он был маленький, глупый и очень хотел, чтобы его вселюбили.

Когда понял, стало легче и проще. По крайней мере, онперестал спрашивать себя, почему его никто не любит.

Не любят, и все. Не заслужил. Не оправдал. Подвел. Нервы ивсе прочее.

Марта сказала «нас», и он дрогнул. Хоть и знал, что этоневозможно. И лет ему скоро тридцать девять, не пять все же. И жизнь сложиласьтак, как сложилась, и ничего уже нельзя изменить.

Или можно?

— Конечно, это он, а не она, — заявила Марта уверенно, —женщина просто подложила бы тебе в котлеты толченого стекла или крысиного яда!И, уж конечно, не стала бы сбивать тебя машиной! Данилов, как ты думаешь,может, мне тебя связать, прежде чем поливать этой штукой?

В плоском флаконе было чудодейственное немецкое средство «отпорезов и царапин», приобретенное Надеждой Степановной в местной кратовскойаптеке.

«Андрей, вы должны это взять, — сказала тогда мама Марты. —Я купила два флакона. Вчера к нам на забор забралась чья-то чужая кошки и оченьмяукала. Я хотела дать ей молока, стала ее снимать, и она меня сильнооцарапала. Видите? Я помазала этой жидкостью, и моментально все прошло. Оченьхорошее средство!»

«Хорошее средство» обожгло, как будто в рану сунулираскаленный прут.

Глаза вылезли из орбит, и пришлось сильно прижать к нимладони.

— Ч-черт!

— Уже все, — хладнокровно заявила Марта, — самое худшеепозади. Хуже будет, только когда ты станешь отлеплять пластырь от своеймужественной волосатой груди.

— Только под общим наркозом, — сквозь зубы сказал Данилов.

Марта сгребла в кучу обрывки грязного бинта и обрезкипластыря, неожиданно провела ладонью по его голому предплечью, наклонилась ипоцеловала за ухом.

Данилов замер. Шее стало щекотно и приятно.

— У тебя есть еда? Мясо или что-то в этом роде? Я быподжарила, есть очень хочется.

— В холодильнике отбивные. Я… сейчас вернусь, толькопереоденусь.

Хоть бы еще раз поцеловала или погладила, на худой конец!

Как он там философствовал относительно того, что жизньсложилась так, как сложилась?

— Переодевайся, — разрешила Марта. Теперь, когда Данилову неугрожала немедленная смерть от потери крови, ей заметно полегчало, даже весельекакое-то ударило в голову, может, от того, что она так сильно перепугалась,когда темная машина бросилась на него и он упал?