— Ты и так нарушил все свои правила, Данилов! Пришел голый вгостиную, рубаху кинул в ванну, ботинки так и не снял!

Он посмотрел на свои ноги в лакированных ботинках. Правда,не снял.

Грудь под тугой повязкой саднило ужасно.

— Я сейчас вернусь.

Нужно было не только переодеться. Нужно было зайти в ваннуюи еще раз посмотреть на то, что было написано на зеркале.

В спальне Данилов, охая и кряхтя, стащил с себя брюки и совсех сторон критически изучил их. Может, хорошая химчистка еще сможет ихспасти. Пиджак придется выбросить, это уж точно. Кое-как нацепив на себядомашнюю одежду, — Марта крикнула, не помочь ли, но он решительно отказался, —пошел в ванную.

Свет горел, и не было даже предлога, чтобы помедлить переддверью.

Бурые потеки на чистой блестящей поверхности, попавшие дажена кафель, и надпись розовыми корявыми буквами: «Ты виноват».

Буквы исходили ненавистью, странно, что от этой жгучейненависти, как от высокой температуры, не треснуло стекло…

Морщась от отвращения к этой ненависти, которая дышала емупрямо в лицо, Данилов взял плоскую пластмассовую лопаточку, торчавшую в стаканес зубными щетками. Эту лопаточку Марта использовала в каких-то своих, неведомыхДанилову целях. Стараясь не дышать от отвращения, Данилов соскреб с зеркалачасть буквы «Т» и посмотрел на свет.

Какая-то розовая субстанция, собравшаяся на лопаточкенеровной горкой.

— Что ты делаешь?

Конечно, она пришла и сунула нос в дверь! Разве она могла неприйти!

Как он будет жить, когда родится ребенок и ей станет не донего? И «до него» не будет уже никогда?!

— Я смотрю, — сказал Данилов недовольно и отодвинулся, чтобыона не касалась его, — и пытаюсь понять, что это такое.

— Ты эксперт-криминалист?

— Я не эксперт-криминалист, но, по-моему, это губная помада.

Марта сунулась еще ближе, почти касаясь носом его руки, вкоторой была зажата лопаточка.

— Почему? Почему помада?

Он подцепил на палец крохотный розовый сгусток и размазалего.

— Это точно помада. Она даже пахнет помадой. И блестит. Чтодобавляют в помаду, чтобы она блестела?

— Перламутр. — Марта тоже осторожно понюхала. Пахлодействительно помадой. Она потрогала пальцем розовые остатки на лопаточке,размазала и снова понюхала.

— Что ты там говорила про толченое стекло и крысиный яд? —спросил Данилов.

— Женщина не может ударить по голове так, чтобы треснуликости, — уверенно сказала Марта, — если только она не такая… как твояЗнаменская.

— Да, — согласился Данилов. — Ты иди, я здесь все уберу иприду к тебе.

— Как ты думаешь, может, нужно эту… помаду оставить дляэкспертизы?

— Для какой экспертизы, Марта?

— Данилов, я считаю, что нужно обратиться в милицию, —сказала Марта твердо. Он усмехнулся.

— Давай обратимся, — согласился он любезно. — Что мы тамскажем?

— Что разгромили дом Тимофея Ильича Кольцова, и ударили поголове его охранника, и написали на стене странную надпись голубой краской, чтов постель тебе подкинули окровавленную рубаху — кстати, непонятно, чья тамкровь, — а потом на зеркале…

— А Тимофей Ильич, и даже не он сам, а кто-нибудь из егоокружения скажет, что у меня бред и никакой дом не громили. Он сразу непозволил вызвать милицию. Охранник упал с лестницы и ударился головой. Всеостальное чистой воды бред. Окровавленная рубаха в спальне, на зеркале написано«Ты виноват» — ну и что? Никого не убили и даже не покалечили. Никакого, —Данилов поискал слово, — состава преступления нет.

— А машина? Которая хотела тебя сбить?

— Мало ли пьяных гоняет по вечерам!

— То есть в милицию мы не пойдем, — подытожила Марта злобно.

— Нет. Не пойдем.

— Ну и черт с тобой.

Оставшись в одиночестве, Данилов аккуратно соскоблил сзеркала все розовое, что там было, и сунул лопаточку в коробку из-под туалетнойводы. Он и сам не знал, что будет делать с этими «вещественнымидоказательствами». Потом тщательно — три раза подряд — вымыл зеркало и стену ипобрызгал какой-то химией из плоской бутылки. На бутылке было написано, что она«возвращает блеск».

Потом, стараясь не смотреть, вытащил из ванны свою бывшуюрубашку и вместе с пиджаком запихал в пакет. Пакет придется вынести до приходаНинель Альбертовны. Ее расспросов Данилов бы не вынес.

— Я подумал, — сказал он, вернувшись в гостиную, где Марта водиночестве с мстительным видом поедала огромный ломоть жареного мяса, — почемурубаху, ту, концертную, мне подложили в спальню, а зеркало раскрасили именно вванной?

— И почему?

— Я однажды слышал, что человек больше всего пугается, еслинаходит паука под своим одеялом. Если сидишь на траве, а паук ползет по твоемуботинку, пугаешься куда меньше.

Марта перестала жевать.

— И что?

— Ты боишься, если что-то гадкое оказывается рядом с тобой,когда ты особенно беззащитен. Спальня и ванная — это такое очень личноепространство. То, что там был кто-то чужой да еще делал что-то отвратительное,выбивает из колеи куда сильнее, чем… чем, если бы на кухне переколотили всюпосуду.

Марта смотрела на него с внимательным и напряженнымсочувствием.

Данилов встал и принес из кармана дубленки сигареты.

— Когда я нашел ту рубаху, то решил, что спятил, — сказал онтвердо и взглянул Марте в глаза. — Я боюсь спятить с шестнадцати лет. Я не могвыступать, мне казалось, что у рояля сейчас упадет крышка и отрежет мне пальцы.Я боялся не только зала, но и рояля. До сих пор вижу во сне, что мне отрываетпальцы и затягивает внутрь, в рояль. Полночи я был уверен, что сошел с ума, апотом все-таки понял, что еще нет. Если бы я сегодня приехал один, да еще сдыркой в груди, и увидел эту надпись, не знаю, что со мной было бы. Тынормально переносишь табачный дым?

— Я отлично переношу табачный дым, — уверила его Мартанемного дрожащим голосом. Она даже не подозревала, что Данилов боитсясумасшествия.

Данилов с его уравновешенностью, сдержанностью,рассудочностью, с его логическим умом и твердым представлением обо всем насвете!