— Но зачем? — задала она вопрос, на который Данилов никак немог ответить сам, — зачем?!

— Не знаю.

— А машина? Она должна была тебя… убить?

— Думаю, что нет, — произнес он задумчиво, — убить машиной —очень ненадежный способ. Можно сильно ударить, покалечить, изуродовать, но нетникаких гарантий, что человек, которого сбила машина, непременно умрет. Мнекажется, что дело вовсе не в моей смерти…

— Но даже если бы она тебя просто покалечила, — закричалаМарта, — все равно тебя увезли бы в больницу и ты не прочитал бы этогодурацкого послания на зеркале!

— Я думаю, что он — или она — видел, что меня не покалечил.

Марта замерла перед ним столбиком, как суслик в светеавтомобильных фар. И глаза у нее стали круглые, тоже как у суслика.

— Как… видел?

— Очень просто. Он заехал за угол, припарковал машину ивернулся посмотреть на плоды трудов своих.

— Он… видел нас? Видел, как мы там ковырялись? В снегу?!

— Думаю, что да. А потом он приехал сюда, влез на балкон инаписал, что я виноват. Чтобы я получил сполна.

— Почему ты решил, что он влез после того, как стукнул тебямашиной? Зачем было лезть, когда времени совсем не оставалось и ты мог в любоймомент вернуться?!

— В спальне на полу снег с ботинка. Снег бы растаял, если былежал долго. Он ушел за несколько минут до нас. Снег не успел растаять.

Марта стиснула кулачки.

— Данилов, иди в милицию.

— Хочешь вина, Мартышка? Или тебе нельзя?

— Ты уже спрашивал. Мне можно.

Он действительно спрашивал, только теперь ему казалось, чтоего вопрос и ее ответ были в другой жизни. Он задавал этот вопрос в пятницувечером. А сегодня вечер среды. Вот как. Полвека прошло.

— Он тебя изведет, этот придурок! — проговорила Марта, иголос у нее опять задрожал. — Ты же сам сказал, что тебе показалось, что тысумасшедший! Так нельзя. С этим нужно что-то делать.

— С этим как раз ничего не нужно делать. Мне двадцать пятьлет кажется, что я сумасшедший.

— Данилов! — Она, даже ногой топнула.

— Что?

— Ничего.

— Вот именно, — сказал он и улыбнулся.

Если бы не Марта, сегодня ночью он бы точно сошел с ума. Онадаже не подозревает, как близко это подошло к нему и каким свободным исчастливым — несмотря ни на что — он чувствует себя сейчас, просто потому, чтоэто опять прошло мимо. Пока.

Он глотнул вина и закурил новую сигарету. Марта положила емумяса.

— Только оно остыло, наверное. Хочешь, я подогрею?

— Нет, спасибо.

— Если на зеркале помада, значит, это женщина. Правильно,Данилов?

— Нет. Не правильно.

— Почему?

Он улыбнулся, сморщив сухие губы. Как обычно — он сам и недумал улыбаться. Улыбнулись только губы.

— В моей квартире батарея французских духов и полка скружевным бельем. Это не означает, что я женщина.

Марта покраснела. Духи и белье принадлежали ей. Она привезлак нему кое-какое свое барахлишко, когда поняла, что, оставаясь у него ночевать,утром не знает, во что переодеться. Было не только белье. Были джинсы, майки,свитер и даже один офисный костюм, на всякий случай.

— Все равно ты не носишь в кармане мою губную помаду.

— Не ношу. Но если бы ты ее уронила или потеряла, я быподобрал ее и положил в карман.

Что-то промелькнуло у него в голове, связанное с этойпомадой.

Промелькнуло слишком быстро, и он не успел понять, чтоименно.

Да. Если бы Марта уронила помаду, он поднял бы ее и положилв карман.

Данилов замер, пытаясь вернуть мелькнувшую мысль-воспоминание,но безуспешно.

— Данилов, если ты не хочешь идти в милицию, ты должен вконце концов сесть и подумать серьезно, — сказала она назидательным тоном, какбудто до этого он думал несерьезно! — У тебя есть враги? Какие-нибудь ужасные,смертельные враги, как в кино?

— В кино? — переспросил Данилов.

— У каждого горца есть свой враг, поэтому каждый уважающийсебя горец носит под подкладкой плаща двухметровый меч. Чтобы ему не отрубилиголову. В конце должен остаться только один.

— У меня нет двухметрового меча под подкладкой, — призналсяДанилов с сожалением, — но у меня есть блокнот и ручка.

— Какая ручка? — не поняла Марта.

— «Паркер», — сказал Данилов, — поставь кофе.

Из кабинета он принес записную книжку и ручку. Он привыкзаписывать все, что ему было необходимо для работы и жизни. Даже то, что нужнокупить апельсины, он всегда записывал. Это началось еще в школе и продолжалосьвсю жизнь.

— Значит, так. Корчагин, Таня Катко и Ирина, это моисотрудники, — он строчил в блокноте, — они знали, что я строю дом дляКольцовых, и знали, что в субботу утром я должен там быть. Лида, Веник иЗнаменская тоже знали. Они все звонили в пятницу в офис, и Ира им сообщила, чтоя собираюсь на Рижское шоссе.

Грозовский не звонил и вообще про Кольцова знать не мог, темне менее откуда-то знает.

— Слухом земля полнится, — сказала Марта и подлила Даниловувина.

— Может, так, а может, и не так. Что за странные слухи,которые просочились, как раз когда дачу разгромили? Почему они раньше непросочились? Почему Марк меня только сейчас спросил?

Марта пожала плечами.

— Вот именно. Знаменскую в пятницу награждали в Кремле, иона звонила, чтобы пригласить меня на банкет. В воскресенье она снова звонила ипочему-то наврала, что в субботу была в Кардиоцентре, а ее там не было, япроверил. Веник тоже почему-то наврал. Если они никак не связаны… спроисшествием, зачем врать?

— Это на самом деле странно, — сказала Марта, — по идее,тебе должно быть совершенно все равно, где Знаменская или твой родственникпроводили утро субботы. Если они не знали про погром, они не должны были врать,это точно. Кофе варить или будем растворимый?

— Варить.

— Слушаюсь.

— Что? — спросил Данилов, отрываясь от своего блокнота.