плакал, но ей показалось, ничего страшного. А потом он просто не проснулся после дневного сна. Когда она его увидела – он был весь синий и не дышал. Врачи его откачали. Пытались что-то сделать с кровоизлияниями и отеками в мозге, но даже через два дня у него не наблюдалось никакой мозговой активности. Еще через три мы отключили его от систем жизнеобеспечения. Ужасное потрясение, горе – оно проявило все до единой трещины в нашем браке. И во мне. Трещины, о которых я даже не подозревал. И понаделало во мне новых трещин.

Сара все-таки села. Ей нужно было видеть его лицо. Ник глядел мимо нее, в глазах лежали тени страдания, которые она не замечала раньше.

– Я винил себя в смерти Лиама. До сих пор виню – как будто мог бы что-то предотвратить, будь тогда рядом. Сам знаю, что это нелогично. Я дюжину раз это проговаривал с дюжиной психотерапевтов. Умом я понимаю, что не виноват, но все равно не могу стряхнуть с себя груз вины. Через год мы с Коринной развелись. А еще через год я ушел из Колумбийского университета и переехал в Мэн. Здесь я нашел покой. Понимаешь, все кругом из кожи вон лезли, чтобы убедить меня, что я ни в чем не виноват, но для меня куда полезнее оказалось признать вину и простить себя.

– Но это же неправда – а ты в это веришь.

– Такова человеческая природа, а? – Ник тихонько усмехнулся. – Лично я нашел душевный покой в том, чтобы принять свою ношу и с ней шагать дальше, а не убеждать себя в чем-то ином. Или пытаться притупить боль. Это тоже не работало. Умиротворение, вот, пожалуй, что. Принятие того, что я изменить не могу, и мужество менять то, что мне под силу. Мудрость – отличать одно от другого.

– Над последним мне еще работать и работать.

– Не всем ли нам? – Ник подобрал с земли опавший рыжеватый лист и задумчиво потер его в пальцах.

– А где сейчас Коринна?

– В Нью-Йорке. Снова вышла замуж. Говорят, счастлива.

Он произнес это так искренне. Ни затаенной злобы, ни обиды, ни осуждения. Сара посмотрела на Ника, пристальнее, чем прежде, вглядываясь в его карие глаза. В них таилась глубина, покой, которым Сара искренне завидовала. Как ей добиться такого же мира с собой? Слишком уж много всего на ней навалилось: утрата мамы, правда о родителях, развод, необходимости писать «Эллери».

Она подумала об этом острове. О том, как из боли, опасности и скорби возникло столько красоты. Потянувшись за край одеяла, Сара запустила пальцы в мягкую черную почву. Ник последовал ее примеру. Сара накрыла его руку своей, мягкая земля чуть холодила обоим пальцы.

– Безмерно сочувствую – что так сложилось. И с твоим сыном. И с Коринной.

– Сейчас я там, где мне хорошо.

Сара улыбнулась. Ее рука еще на несколько мгновений задержалась на его руке, а потом Ник поднялся и принялся складывать вещи. Потом он взял Сару за руку и так и держал, пока они тихонько шли обратно к моторке.

На обратном пути они сидели бок о бок на корме, упершись вытянутыми ногами в грузовой контейнер перед ними. Ник одной рукой обнимал Сару. Она прислонилась к его плечу и ощутила тепло его дыхания, уткнула голову под мягкую бородатую щеку. Закрыла глаза и вдруг ощутила то, чего не чувствовала уже много лет – так давно, что почти позабыла, каково это.

Защищенность.

Глава 28

Я знаю, что мои тексты выглядят так,

словно оттарабанены за двадцать восемь секунд,

однако каждое слово там выстрадано

и каждое предложение рождено в муках.

Доктор Сьюз

Вечером в воскресенье Сара разбирала с Филом по скайпу одну из своих любимых сцен. Глава третья, в которой Эллери с Бруксом приезжают в Брюссель на Рождество и она вдруг ощущает на рынке в толпе сирийских беженцев сильные следы энергии отца. Очень напряженная и драматическая сцена – и Саре казалось, что вышло совсем даже неплохо, но когда они начали обсуждать ее с Филом, тот потребовал большей эмоциональной глубины.

– Заставь меня прочувствовать это, Грейсон. Если читатели на этом месте не втянутся с головой, им будет все равно, что там дальше.

– Понимаю. Но если пережать, Эллери будет выглядеть слабой и нерешительной – а это тоже совсем не она.

– Так ровно поэтому тебе и надо тут усилить. Смотри, ее отец отсутствовал шестнадцать лет. Что она должна ощутить? Ты должна пропустить это через себя. Как бы ты себя почувствовала, если бы вдруг заподозрила, что твой отец жив – что он был жив столько лет, а ты об этом не знала?

Сару охватила печаль.

– Это не про моего отца. Это про отца Эллери.

– Вот тут-то ты и ошибаешься. Твоя привязанность к отцу – это путь Эллери к ее. Я не утверждаю, что это одно и то же. Но это поток, который ты должна оседлать, чтобы достичь правды Эллери. А если ты не хочешь туда заходить, книжка выйдет пустой.

– Фил, вы же сами мне говорили сосредоточиться на книге и не морочиться насчет моей семьи.

– Я сейчас об эмоциональном пути.

Сара обхватила себя руками.

– А нельзя об этом потом?

Он сложил руки на груди.

– Думаешь, я не заметил записную книжку твоего отца в той богом забытой кошелке, которую ты повсюду таскаешь?

– Откуда вы про нее знаете?

– В кожаном переплете, с компасом.

– Но откуда вы знаете…

– Она у него уже в колледже была.

– А-а.

– Слушай, может, вы с Эллери ищете одно и то же.

Сара потерла глаза.

– Я не понимаю.

– Правду, Грейсон. Вы обе ищете правду, так ведь? Все, что ты чувствуешь к отцу, буквально проникнуто жаждой правды и тем самым ведет обратно к Эллери. Тебе надо проделать нелегкий путь – и пока что, по моим ощущениям, тебе туда идти не хотелось.

– Я попытаюсь.

– И еще, Сара…

– Да?

– «Джек» с колой.

– Что-что?

– Любимый напиток твоего отца в колледже – «Джек Дэниелс» с колой.

* * *

Сара решила, что не станет пока ничего менять в этой сцене. Сперва ей хотелось проверить, что скажет по этому поводу ее литсеминар во вторник. Она не сомневалась: одногруппники сумеют извлечь из этой главы именно то, что она пыталась туда вложить.

Но они не сумели.

Все, как говорил Фил. Он не чувствовал сцену. И они ее тоже не прочувствовали.

О, им понравилась обстановка и атмосфера неизвестности, нарастающее напряжение. Нездорово бледный Бил заверил Сару, что она