— Эрни, кто это сделал? — спросила она дрогнувшим голосом.

Да, она не любила эту машину, но, увидев ее в такомсостоянии, представила, что творилось в душе у Эрни, и сумела забыть о своейнеприязни — или только думала так. Эрни не ответил. Он горящими глазами смотрелна Кристину.

Ветровое стекло было расколото на две части, мелкиекристаллики безопасного стекла густо усеивали распоротую обивку сидений.Передний бампер был наполовину оторван и одним концом упирался в бетонный пол,на котором, как щупальца осьминога, валялись спутанные черные провода. Три изчетырех боковых окон также были разбиты. На уровне пояса в кузове виднелисьрваные дыры, волнистыми линиями тянувшиеся вдоль всего корпуса. Казалось, чтоих нанесли каким-то тяжелым и острым инструментом — ломом или монтировкой.Пассажирская дверца висела на одной петле, и, заглянув в салон, она увидела,что стекла на приборной панели были тоже разбиты вдребезги. Всюду былираскиданы клочки и куски ваты. Стрелка спидометра лежала на полу возле места водителя.

Эрни молча обошел вокруг машины. Ли дважды пробовалазаговорить с ним, но он по-прежнему не отвечал ей. Он поднял с пола одно изщупалец осьминога, и она увидела, что это была распределительная коробка —однажды отец показывал ей такую же на своем «форде».

Несколько секунд он разглядывал ее, как какое-то ископаемое,а потом с силой швырнул на пол. Из-под его ног во все стороны брызнули осколкиразбитого стекла. Она опять попробовала заговорить с ним. Он снова не ответил,и теперь она почувствовала не только жалость к нему, но и страх. Позже онарассказывала Дэннису о том, как боялась, что он потерял рассудок.

Затем он отбросил ногой какую-то хромированную деталь,лежавшую у него на пути. Она звонко ударилась в бетонный парапет терминала и,отскочив, закружилась возле его основания.

— Эрни, — попробовала она еще раз. Он замер, глядя наразбитое окно водительской дверцы. Какой-то невнятный и дикий звук раздался изего груди. Она посмотрела через его плечо, и внезапно ей стало не по себе. Наприборной доске… вначале она не заметила этого, посреди всеобщего разрушенияона не заметила того, что было на приборной доске. И с чувством тошноты,подступившей к горлу, она попыталась вообразить, кто мог быть настолько низок инастолько гадок, чтобы сделать такую вещь, чтобы так…

— Говнюки! — заорал Эрни не своим голосом. Ли отпрянула и,чтобы удержаться на ногах, ухватилась за крыло машины, стоявшей рядом сКристиной.

— Будьте вы прокляты, говнюки! — простонал Эрни. — Но ядоберусь до вас, доберусь! Мать вашу, я доберусь до вас, чего бы мне это нистоило!

Ли снова отпрянула и в этот жуткий момент пожалела, чтокогда-либо встретилась с Эрни Каннингеймом.

Дома он появился в половине двенадцатого ночи. Одежда, вкоторой он собирался ехать в Питсбург, была пропитана грязью и потом. Руки быливыпачканы еще больше, а с левой стороны спины краснел зигзагообразный порез.Лицо казалось совершенно изможденным. Под глазами были темные круги.

Его мать сидела за столом, перед книгой с головоломками. Онаи ждала, и боялась его возвращения. Ли позвонила ей и рассказала о случившемся.Голос этой симпатичной (но казавшейся Регине не совсем подходящей для Эрни)девочки звучал так, как будто она плакала.

Повесив трубку, встревоженная Регина тотчас же набрала номергаража Дарнелла. Ли сказала ей, что Эрни вызвал грузовик с платформой и поехалтуда вместе с водителем. Ее он почти насильно усадил в такси. В телефонепослышались два гудка, а затем грубый, скрипучий голос ответил:

«Слушаю. Гараж Дарнелла».

Она поняла, что подзывать сейчас Эрни было бы ошибкой, инажала на рычаг отбоя. Она решила подождать, пока он приедет домой, и тогда,глядя ему в глаза, сказать то, что она должна была сказать ему.

И вот она сказала:

— Эрни, я виновата.

Было бы лучше, если бы Майкл мог быть рядом. Но он находилсяв Канзас-Сити на конференции по торговле и свободному предпринимательству всредние века. Он должен был вернуться в воскресенье утром, но она ужеподумывала о том, что его присутствие дома могло понадобиться гораздо раньше.Она признавала — не без некоторого раскаяния, — что ситуация была достаточносерьезной.

— Виновата, — безжизненным эхом откликнулся Эрни.

— Я, то есть мы…

Она не смогла продолжить. Было что-то жуткое в егомертвенном голосе. Его глаза были совершенно пусты. Она почувствовала, что унее начало щипать в носу и к горлу подступили слезы. Выросшая в строгойкатолической семье простого рабочего, она вместе со своими семью братьями иодной сестрой была вынуждена самостоятельно прокладывать дорогу в жизни и наэтом пути сполна хлебнула горьких и мучительных рыданий. И если собственнаясемья порой считала ее слишком непреклонной, то лишь потому, что не понимала:пройдя через ад, легче пройти сквозь огонь и воду. Она просто хотела видетьсвоего сына волевым и закаленным человеком.

— Знаешь что? — спросил Эрни. Она покачала головой, все ещечувствуя привкус слез во рту.

— Если бы я не так устал, то рассмеялся бы. Ты могла бытьтам, вместе с теми ребятами, которые сделали это. Сейчас ты, наверное, дажесчастливее, чем они.

— Эрни, ты несправедлив ко мне!

— Нет, справедлив! — внезапно заорал он на нее, и его глазавспыхнули гневом. Впервые в жизни она испугалась сына. — Ты захотела убрать ееотсюда! Он захотел поставить ее в аэропорту! Кого же мне винить, как не васобоих? Ты думаешь, это случилось бы, если бы она стояла здесь? Да?

Он сжал кулаки и шагнул к ней. Она едва не отпрянула и неупала со стула.

— Эрни, мы не можем даже поговорить об этом? — спросила она.— Как два разумных человека?

— Один из них наложил кучу дерьма на приборную доску, —холодно сказал он. — Как это, с точки зрения разумного человека?

Она была уверена, что владеет собой и сумеет сдержать слезы.Однако они неожиданно хлынули из ее глаз. Она заплакала. Она горько заплакалаот того, что увидел ее сын. И не только от этого.

Всю свою материнскую жизнь она втайне чувствовала своепревосходство над женщинами, которые окружали ее и у которых были сыновьястарше, чем Эрни. Когда ему был всего один годик, эти другие женщины скорбнопокачивали головами и говорили, что ей нужно подождать до пяти лет — вот тогданачинаются неприятности, вот тогда мальчики начинают произносить слово «дерьмо»в присутствии родителей и играть со спичками, когда остаются одни. Однако и впять лет Арнольд был таким же золотым ребенком, что и в один год. Тогда этидругие женщины делали большие глаза и просили подождать до десяти лет, затем допятнадцати — а Эрни все-таки не был похож ни на кого из своих сверстников. Онне курил наркотиков, не пропадал по вечерам на рок-концертах и не тратилродительские деньги на своих сверстниц.