— Да, он из их компании, — сказал Дэннис, — но не такойдегенерат, как остальные. Вот что, Ли, ты уже говорила с кем-нибудь?

— Сначала с миссис Каннингейм, а потом с его отцом.По-моему, они не сказали друг другу, что собираются поговорить со мной. Они…

— Расстроены, — подсказал Дэннис. Она покачала головой.

— Хуже. Они оба выглядят так… как будто их обокрали иличто-то вроде того. Я не могу по-настоящему пожалеть ее — думаю, она простохочет во что бы то ни стало добиться своего, — но мне до слез жалко мистераКаннингейма. Он мне кажется таким… — Она запнулась, а потом вздохнула. — Когдая вчера вечером зашла к ним, миссис Каннингейм — она просила называть ееРегиной, но я не могу себя заставить…

Дэннис усмехнулся.

— А ты можешь называть ее так? — спросила Ли.

— Ну да — но у меня большая практика. В первый раз за времясвоего визита она улыбнулась.

— Это могло бы сыграть роль. Во всяком случае, когда япришла, она была там, а мистер Каннингейм был еще в школе… то есть вуниверситете.

— Понятно.

— Она сказала, что взяла отпуск на всю неделю — наоставшуюся часть.

— Как она выглядит?

— У нее подавленный вид, — проговорила Ли и потянулась зановой салфеткой. — И она показалась мне постаревшей на десять лет с тех пор,как я видела ее месяц назад.

— А он? Майкл?

— Тоже как будто постарел, но старается держаться… в немпоявилась какая-то внутренняя сила.

Дэннис промолчал. Он почти тринадцать лет знал МайклаКаннингейма, но ни разу не видел в нем внутренней силы, и не нашелся чтосказать. Внутренняя сила была только у Регины, Майкл покорно следовал у нее вкильватере и готовил коктейли, когда Каннингеймы принимали гостей. Он слушалсвой магнитофон, был меланхоличен… но никакая прихоть воображения не позволилабы Дэннису сказать, что у Майкла была «внутренняя сила».

В семь лет он однажды услышал, как его отец в разговоре сматерью назвал Майкла Каннингейма «слюнтяем». Уже тогда он прекрасно знал, чтоозначает слово «слюнтяй», но не понимал, почему его отец назвал этим словомМайкла Каннингейма. Ему было грустно за отца своего друга… однако то же самоеон чувствовал на протяжении всех тринадцати лет, вплоть до настоящего времени.

— Он пришел, когда она уже закончила свою историю, —продолжила Ли. — Они предложили мне остаться на ужин — Эрни теперь питается уДарнелла. — но я сказала, что мне пора возвращаться. Тогда мистер Каннингеймспросил разрешения и отвез меня домой.

— Они заняли разные стороны?

— Нет, но… К примеру, мистер Каннингейм один пошел встречатьполицейских. Эрни не хотел идти, а миссис Каннингейм — Регина — не могларешиться.

Дэннис осторожно спросил:

— Он и в самом деле пытается восстановить «плимут»?

— Да, — прошептала она, а потом вдруг пронзительнозакричала:

— Но это не все! Он слишком тесно связался с тем парнем, сДарнеллом — я ведь знаю! Вчера на третьей перемене он сказал мне, что собираетсяпоставить новую переднюю часть на нее — на свою машину — сегодня днем иливечером, — и я спросила, не будет ли это чересчур дорого, а он ответил: «Неволнуйся. Ли, у меня кредит в полном порядке».

— Помедленней.

Она снова заплакала:

— У него кредит в полном порядке, потому что он и парень поимени Джимми Сайкс выполняют какие-то поручения Уилла Дарнелла. Он так сказал.Но… я не думаю, что поручения этого сукиного сына не запрещены законом.

— Что он сказал полицейским, когда они расспрашивали о Кристине?

— Он рассказал о том, как нашел ее в таком состоянии. Ониспросили, не знает ли он, кто мог это сделать, и Эрни сказал, что не знает. Ониспросили, правда ли, что у него была драка с Бадди Реппертоном и что Реппертонвытащил нож и хотел пустить его в дело. Эрни сказал, что Реппертон выбил у негоиз рук пакет с ленчем и раздавил на асфальте, а потом к ним подошел мистерКейси и остановил Реппертона. Они спросили, не говорил ли Реппертон, чтодоберется до него, и Эрни ответил, что тот мог сказать и такое, но разговор былнесерьезным.

Дэннис молчал, глядя на серое ноябрьское небо в окне иразмышляя над словами Ли. Если она ему верно передала суть официальногоинтервью с полицейскими, то Эрни не солгал им… но в то же время изобразил делотак, будто на площадке для курения произошла просто небольшая потасовка.

Дэннису это показалось зловещим.

— Ты не знаешь, что могло понадобиться Дарнеллу от Эрни? —спросила Ли.

— Нет, — ответил Дэннис, но у него были кое-какие идеи. Онпомнил, какими словами его отец отзывался о Дарнелле.

Он взглянул в бледное лицо Ли. Она цеплялась за Эрни,цеплялась изо всех сил. Возможно, она училась чему-то такому, чему не научиласьбы в ближайшие десять лет. Но эти уроки давались ей нелегко, и вовсе необязательно, что они были нужны ей. Внезапно — почти наугад — он подумал о том,что заметил первые улучшения на лице Эрни не раньше, чем за месяц до еговстречи с Ли… но после его встречи с Кристиной.

— Я поговорю с ним, — пообещал он.

— Хорошо, — сказала она и встала с кресла. — Я… я не хочу,чтобы все было так, как прежде, Дэннис. И я знаю, что ничего не будет, какпрежде. Но я все еще люблю его… я хочу, чтобы ты передал ему это.

— Да, ладно.

Они оба смутились, и в какой-то долгий, долгий момент никтоиз них не мог ничего сказать. Дэннис подумал о том, что Эрни Каннингейм зрясчитал его своим лучшим другом и что сам он не совсем желал бы сейчас появленияЭрни. Его влекло к ней, как, может быть, давно не влекло к другим девочкам.Давно, а может быть, никогда. Пусть бы Эрни продолжал поджигать фейерверки,ходить в шахматный клуб и возиться со своей проклятой машиной. Тем временем они Ли могли бы понять друг друга. Известно, как такое бывает.

И у него было чувство, что именно в этот неловкий момент —после ее признания в любви к Эрни он мог кое-чего добиться — она была уязвлена.Возможно, она училась быть стойкой, но стойкость ее не та школа, в которую идутдобровольно. Он мог сказать что-нибудь — что-нибудь верное, а может быть, всеголишь: «Подойди сюда», — и она бы подошла, села на край постели, они бы сталиговорить о каких-нибудь приятных вещах, и он, может быть, поцеловал бы ее. Унее были красивые сексуальные губы, созданные для поцелуев. Сначала онпоцеловал бы для того, чтобы утешить, потом по-дружески. А там — Бог любиттроицу. Да, он инстинктивно чувствовал, что мог многого добиться.