Однако он не сказал ничего, что могло бы начать все это, ито же самое сделала Ли. Между ними был Эрни. Если бы не весь ужас подобнойнелепости, он бы рассмеялся.

— Когда тебя выпишут? — спросила она.

— Врачи говорят, пробуду здесь до января, но я надую их. ВРождество хочу быть дома. Хватит и этих мучений в комнате пыток.

— В комнате пыток?

— В физической терапии. Моя спина уже в полном порядке.Остальные кости тоже заживают — зуд иногда просто ужасен. Но доктор Арроуэйговорит, что это хорошо. И тренер Пуффер так говорит.

— Он часто приходит? Тренер?

— Да, часто, — Дэннис помолчал. — Конечно, я уже не будуиграть в футбол. Какое-то время мне придется ходить на костылях, потом — еслиповезет — с тростью. Добрый доктор Арроуэй говорит, что в лучшем случае я будухромать года два. А может быть, всегда.

— Мне очень жаль, — негромко произнесла она. — Мне жаль, чтоэто произошло с таким чудесным парнем, как ты, Дэннис, но в тебе есть немногоэгоизма. Я просто подумала, случилась ли бы эта ужасная история с Эрни, если быон был рядом.

— Правильно, — трагически округлив глаза, сказал Дэннис. —Вини во всем меня. Однако она не улыбнулась.

— Знаешь, меня начал беспокоить его рассудок. Этоединственная вещь, о которой я не говорила ни с его, ни с моими родителями. Номне кажется, что его мать… Я не знаю, что он сказал ей в тот вечер, когдаувидел разбитую машину, но… Я думаю, что они по-настоящему сцепились друг сдругом.

Дэннис кивнул.

— Но это все… так безумно! Его родители предложили емувзамен Кристины хороший подержанный автомобиль, и он отказался. Когда мы ехалидомой, мистер Каннингейм сказал мне, что обещал Эрни даже купить новую машину…у него есть какие-то сбережения. Но Эрни ему ответил, что не может принятьтакой дорогой подарок. Тогда мистер Каннингейм… Дэннис, ты понимаешь, о чем яговорю?

— Да, — откликнулся Дэннис. — Ему не нужна просто любаямашина. Ему нужна именно эта машина, Кристина.

— Но, по-моему, он ведет себя как одержимый. Нашел себе однодело и зациклился на нем. Если это не одержимость, то что? Я боюсь, я иногдачувствую ненависть… но я не его боюсь. И ненавижу не его. Все дело в этойконсервной банке — нет, в этой чертовой машине. В этой суке, в Кристине.

Ее щеки раскраснелись, глаза сузились. Углы губ изогнулисьвниз. Ее лицо внезапно потеряло всю красоту, теперь оно не было дажепривлекательным, оно светилось безжалостностью, готовой превратиться во что-тостоль же уродливое, сколь неотразимое, неистовое.

— Я скажу тебе, чего я желаю, — произнесла Ли. — Я желаю,чтобы кто-нибудь по ошибке отвез эту драгоценную чертову Кристину на то место вФилли-Плэйнс, откуда они выбирают обломки автомобилей. — Ее глаза ядовитосверкнули. — И я желаю, чтобы на следующий день приехал кран с большим крюком иперенес бы ее под пресс. А потом — чтобы кто-нибудь нажал на кнопку и чтобы отнее остался только металлический куб три на три метра. Ведь тогда все будеткончено, да?

Дэннис не ответил, и через какое-то время лицо Ли принялосвое обычное выражение. У нее задрожали плечи.

— Наверное, я говорю ужасные вещи, да? Как если бы пожелала,чтобы те мерзавцы доделали свою работу до конца.

— Я понимаю твои чувства.

— Неужели? — усмехнулась она.

Дэннис вспомнил, каким было лицо Эрни, когда тот барабанилпо приборной доске его автомобиля. Вспомнил о маниакальных мыслях, которыепосещали его самого, когда он проходил мимо нее. Он подумал о тех видениях,которые представлялись ему, когда он сидел за ее рулем в гараже Лебэя.

Наконец он вспомнил о своем сне: о лучах автомобильных фар,пронизывавших его насквозь, и о визге резины, похожем на крик исступленнойженщины.

— Да, — сказал он. — Думаю, что понимаю. Они внимательнопосмотрели друг на друга.

Праздничный обед в больнице развозили с одиннадцати утра дочасу дня. В четверть первого Дэннис получил поднос со следующими блюдами: триаккуратных кусочка белой отварной индейки, политых аккуратной порциейкоричневого соуса, тарелка вареных картофелин, формой и размером напоминающихбейсбольные мячи, тарелочка тыквенного пюре ядовито-оранжевого цвета инебольшой пластиковый стаканчик клюквенного желе. В углу подноса лежала голубаякарточка.

Успевший познакомиться с больничными правилами — ониусваиваются быстрее, чем любой другой жизненный опыт, — Дэннис спросил умедсестры, какие обеды в День Благодарения предназначались желтым и краснымкарточкам. Оказалось, что желтые карточки получили по два куска индейки безсоуса, картофеля и пюре и молочное желе на десерт, а красные — одну порциюотварного мяса и картофель. Для многих большего и не требовалось.

Дэннису стало тоскливо. Слишком просто было представить, какчерез два-три часа его мама внесет в обеденную комнату большое дымящееся блюдос печеной индейкой, отец примется точить нож с деревянной рукояткой, а сестра,пунцовая от удовольствия, будет наливать родителям красное вино. Слишком простобыло вообразить приятный аромат, исходящий от праздничного обеда, и их смех,когда они усядутся за стол.

Все это можно было представить… и ошибиться.

У него был самый тоскливый День Благодарения в жизни. Онлежал в полудреме (в этот полдень отделение физической терапии не работало) ислушал, как в коридоре ходили медсестры, переговариваясь между собой.

Его мать, отец и сестра утром заглянули к нему на один час,и в первый раз за все время он почувствовал, что Элли желает побыстрее уйти.Они были приглашены на ленч к Каллисонсам, один из трех сыновей которых — ЛуиКаллисонс — был ей довольно симпатичен.

Он дремал почти два часа. В больнице было необычно тихо испокойно. В соседней комнате бормотал телевизор. Медсестра, пришедшая за егоподносом, улыбнулась и сказала, что он наверняка оценил сегодняшний «особый»обед, Дэннис не разубеждал ее. Все-таки у нее тоже был День Благодарения.

Потом он заснул более крепким сном, а когда проснулся, рядомс ним находился Эрни Каннингейм, сидевший в том же пластиковом кресле, вкотором день назад сидела его подруга.

Дэннис ничуть не удивился его появлению; он просто заключил,что увидел какой-то новый сон.

— Привет, Эрни, — сказал он. — Как дела?

— Дела в порядке, — ответил Эрни, — но, по-моему, ты ещеспишь. Я кое-что принес тебе. Может быть, это тебя разбудит.