Однако теперь он стоял перед ней, бледный, изможденный, полокоть выпачканный в грязи и охваченный той же испепеляющей ненавистью, какаявсю жизнь полыхала в его деде, и даже внешне похожий на него. Все разлетелось кчерту, на куски.

— Эрни, мы завтра утром поговорим, что нам делать, — сказалаона, пытаясь взять себя в руки и не давать волю слезам. — Завтра утромпоговорим.

— Тебе придется встать очень рано, — произнес он, потерявинтерес к разговору. — Я пойду прилягу часа на четыре, а потом опять поеду вгараж.

— Зачем?

Он хрипло рассмеялся:

— А ты как думаешь зачем? Мне предстоит много работы!Намного больше, чем ты можешь представить!

— Нет, тебе завтра нужно в школу… Я… я запрещаю тебе, Эрни,я категорически…

Он бросил на нее взгляд, от которого она вздрогнула. Все этобыло похоже на жуткий ночной кошмар, который собирался продолжаться ипродолжаться.

— Я пойду в школу, — проговорил он. — Я возьму с собойчистую одежду и даже приму душ, чтобы от меня не разило потом в классе. Послешколы я снова поеду к Дарнеллу. Там предстоит большая работа, но я смогусделать ее… Я знаю, что смогу, правда, на это уйдут все мои сбережения. Плюсто, что я получу за труды у Дарнелла.

— Но домашние задания… твоя учеба!

— Ах, учеба, — он натянуто улыбнулся. — Она, конечно,пострадает. Увы, я не могу тебя порадовать. Я уже не могу пообещать тебепримерной успеваемости. Придется довольствоваться средней.

— Нет! Тебе нужно думать о колледже! Он, заметноприхрамывая, подошел к столу и оперся на него обеими руками, а потом медленнонаклонился к ней. Она подумала: Чужой… мой сын для меня чужой. Чем я этозаслужила? Чем? Тем, что хотела ему добра? Может ли такое быть?

Пожалуйста, Боже, сделай так., чтобы я очнулась от этогокошмарного сна, и пусть на моих щеках будут слезы, потому что он был такреален.

— С этих пор, — проговорил он, глядя ей в глаза, — язабочусь только о Кристине, о Ли и о том, как не испортить отношений сДарнеллом, чтобы я мог привести машину в порядок. Мне начхать на колледж. Аесли до тебя это все не дойдет, то я брошу школу. Может быть, тогда тызаткнешься.

— Ты этого не сделаешь, — выдержав его взгляд, негромкосказала она. — Ты сам это знаешь, Арнольд. Возможно, я заслужила твое… твоюжестокость… но я не допущу, чтобы ты разрушал собственную жизнь. Так что большене говори об уходе из школы.

— Но я в самом деле ее брошу, — ответил он. — Не утешайсебя, думая, что я этого не сделаю. В феврале мне будет восемнадцать, и я смогусам распорядиться собой, если вы не перестанете мешать мне. Ты меня понимаешь?

— Иди спать, — проговорила она сквозь слезы. — Иди спать, тыразбиваешь мне сердце.

— Неужели? — Он неожиданно рассмеялся. — И тебе больно, да?Вот не знал.

Он повернулся и пошел к двери, припадая на левую ногу.Вскоре она услышала тяжелое шарканье его ботинок о ступени лестницы — звук,ужасно напоминающий ее детство, когда она думала про себя: Вот людоед идетспать.

Она судорожно зарыдала и, неуклюже поднявшись из-за стола,пошла на улицу, чтобы поплакать в полном одиночестве. Она обхватила себя руками— не лучшее из объятий, но лучше, чем ничего, — и посмотрела на луну,расплывшуюся в пелене ее слез. Все изменилось, и это произошло со скоростьюналетевшей бури. Ее сын ненавидел ее; она видела в его глазах ненависть — невспышку гнева, не раздражение, свойственное переходному возрасту. Он ненавиделее, и ничего подобного она никогда не могла бы предугадать в своем доброммальчике.

Ничего подобного.

Она стояла на крыльце и плакала до тех пор, пока непродрогла и ее губы, вздрагивавшие от всхлипов, не начали дрожать от холода.Тогда она вернулась в дом и поднялась наверх. Она почти минуту стояла переддверью комнаты Эрни, перед тем как войти к нему.

Он спал на покрывале постели. Его брюки были на нем. Сам онбольше напоминал лежащего без сознания, чем спящего, его лицо выгляделоужасающе старым. В слабом луче света, падавшем из холла через ее плечо, еговолосы казались седыми, а приоткрытый во сне рот — почти беззубым. Онавздрогнула от страха и вошла в комнату.

Ее тень упала на постель, и она увидела, что перед ней лежалее Эрни, впечатление старости было всего лишь игрой света и ее собственногоусталого воображения.

Будильник-радио был поставлен на 4.30 утра. Она подумала отом, чтобы переставить его на более позднее время, и уже протянула руку к нему,но в последний момент передумала.

Вместо этого она спустилась в свою спальню, уселась передстоликом с телефоном и сняла трубку. Какое-то время она подержала ее,размышляя. Если она среди ночи позвонит Майклу, то он подумает…

Что произошло нечто ужасное? Она вздохнула. А разве не так?Конечно, произошло. И продолжало происходить.

Она набрала номер отеля «Рамада» в Канзас-Сити, гдеостановился ее муж.

Почти всю эту историю она рассказала спокойным голосом, сидяс плотно сжатыми ногами и скрещенными лодыжками в одном из двух кресел дляпосетителей, одетая в разноцветное шерстяное платье, поверх которого быланакинута коричневая вельветовая кофта. И, уже замолчав, расплакалась и никак немогла найти свой носовой платок. Дэннис Гилдер подал ей коробку с салфетками,стоявшую на столике у изголовья его постели.

— Что мне делать? — спросила она, когда вытерла слезы. — Чтобы ты сделал на моем месте?

— Не знаю, — ответил Дэннис. — Наверное, нужно подождать.Что еще остается делать?

— Но это труднее всего, — ответила она, теребя пальцамисалфетку. — Мои родители хотят, чтобы я перестала видеться с ним — чтобыбросила его. Они боятся… что Бадди Реппертон и его ребята сделают что-нибудьеще.

— Ты уверена, что это были Реппертон и его друзья, да?

— Да. Мистер Каннингейм позвонил в полицию, хотя Эрни непросил его. Он сказал, что сам разберется с ними, и это испугало его родителей.

Я тоже испугалась. Полицейские забрали Бадди Реппертона иодного из его друзей, которого все называют Шатун… ты знаешь, о ком я говорю?

— Да.

— И парня, который по ночам работает на стоянке в аэропорту,его тоже забрали. Его фамилия Галтон, а имя…

— Сэнди.

— Они подумали, что он тоже был замешан… что это он впустилих.