И пожаловал царь своего верного товарища. Нарек меньшимбратом и князем, повелел отписать любую вотчину, какую только Ерастий пожелает.От воров-Годуновых много земель осталось, самолучших, но ангел-князюшка посмирению и кротости своей испросил во владение лишь малый надел на Москве, гдеранее Соляной двор стоял, поставил себе там хоромы бревенчатые и по прозваниютого места стал именоваться князем Солянским. Ни городков себе не истребовал,ни сел с деревнями, ни крестьян. А все оттого, что долгое время в Раю пребывали проникся там духом нестяжательным. Святости накопил столько, что и в церковьна молитву редко ходил. По воскресеньям весь народ – и бояре, и простолюдины –с рассвета на заутрене стоят, грехи отмаливают, а он знай почивает сномправедным. Что ему гнева Божьего страшиться, когда он ангел?

Слух о нем распространился по всей Руси, что чудеса творит имудр не по своим детским летам, но сие последнее неудивительно, ибо всяк знает,что год, проведенный на Небесах, равен земному веку.

А восстав ото сна в Светлый Четверг, Ерастий на завтракоткушал полнощный плод апфелъцын из царскойранжереи, еще конфектов имбирных,еще пряников маковых да яблочного взвару. После ж того пошел на двор, где срассвета, как обычно, собралась толпа. Кто за исцелением пришел, кто за благословением,а кто так, поглазеть.

Явил себя князюшка на красное крыльцо, то-то светел, то-топригож: шапочка на нем алобар-хатна, в малых жемчугах; жупанчик польскиймалинов со златыми разговорами; на боку узорчатая сабелька, государев подарок.

Все ему в ножки поклонились, и он им тоже головку наклонил,потому что, хоть и князь, а душа в нем любезная, истинно ангельская.

Воссел на серебряное креслице, на плечо посадил заморскуюптицу папагай, синь-хохолок, червлено перо. И сказала вещая птица человеческимголосом некое слово неведомое, страшное, трескучее, а Ерастий засмеялся –так-то чисто, будто крусталъ зазвенел.

И говорит черни: «Ну вставайте, вставайте. Которые калеки,да хворые – налево, остальные давайте направо».

Люди, кто впервой пришел, напугались, ибо многие не ведали,куда это – «направо» и «налево», но Князевы слуги помогли. Взяли непонятливыхза ворот да по сторонам двора растащили, но пинками не гнали иплетьми-шелепугами не лупили, Ерастий того не дозволял.

И обернулся князь ошую, где собрались больные: золотушные,расслабленные, бесноватые, колчерукие-колченогие. Был там и ведомый всей Москвеблаженный юрод Филя-Навозник. Дрожал, сердешный, трясучая хворь у него была,блеял бессмысленно, и никто от него вразумительного слова не слыхивал.

Князь зевнул, прикрыв роток рученькой, но солнце все ж такиблеснуло на белорудном зубе, и в толпе заволновались, а некоторые и вновь наземлю пали.

Поднялся тогда Ерастий с креслица, махнул рученькой, потерчудесное Око Божие, что у него всегда на груди висит, и как закричит своимкрусталъным голоском заветные слова, какие запомнить невозможно, а выговоритьпод силу лишь ангелу: всё «крлл, крлл», будто воркование голубиное.

Что сила в сем заклинании великая, про то всем известно.Закачалась толпа, иные и вовсе сомлели.

Средь увечных вой поднялся, крик, и многие, как то ежедневнослучалось, исцелились.

«Зрю, православные, зрю!» – закричал один, доселе слепой.

«Братие, глите, хожу!» – поднялся с каталки расслабленный,кто прежде не мог и членом пошевелить.

А Филя-Навозник, кого вся Москва знает, вдруг трястисьперестал, поглядел вокруг с изумлением, будто впервые Божий свет увидел. «Чегоэто вы тут?», – спрашивает. Похлопал себя по бокам: «А я-то, я-то кто?» И пошелсебе вон, удивленно моргая. А, как уже сказано, никто от того юрода понятногослова не слыхал давным-давно, с тех пор, как его три года назад на Илью-Пророкашарахнула небесная молонья.

Те же хворые, кто нагрешил много, остались неисцеленными ипошли прочь со двора, плача и укрывая лица, ибо стыдно им было от людей.

Князюшка-ангел сызнова зевнуть изволил, потому что наскучилоего милости по всякий день чудеса творить.

И поворотился одесную, к правой сторо…»

Здесь столбец обрывается на полуслове. (Прим. ред.)

Тому, что некоторые из увечных, действительно, исцеляются,Ластик давно уже не удивлялся. Мама всегда говорила, что половина болезней отнервов и самовнушения. Если впечатлительного человека убедить, что онобязательно выздоровеет, начинают работать скрытые резервы организма. Чем сильнеевера, тем большие чудеса она производит, а люди, каждое утро собиравшиеся наСолянском подворье, верили искренне, истово.

Тут всё имело значение: и репутация чудотворца, и долгоеожидание, и блеск хромкобальтового брэкета, и непроизносимое «заклинание». Нароль магического заклятья Ластик подобрал самую трудную из скороговорок:«Карл-у-Клары-украл-кораллы-а-Клара-у-Карла-украла-кларнет».

Первый раз, когда выходил к народу на красное (то естьпарадное) крыльцо, ужасно боялся – не разорвали бы на куски за шарлатанство. Новсё прошло нормально. Хворые-убогие исцелялись, как миленькие. Во-первых, текто легко внушаем или болезнь сам себе придумал. А во-вторых, конечно, хваталои жуликов. Например, сегодняшний слепой, что кричал «зрю, православные». Месяцатри назад этот тип уже был здесь, только тогда он вылечился от хромоты. Такиегромче всех кричат и восхищаются, а после по всему городу хвастают. Их за этодоверчивые москвичи и кормят, и вином поят, и денег дают. Жалостлив русскийнарод, несчастных любит, а еще больше любит чудеса.

Но больные ладно, это самое простое. Протараторил им проКлару, и дело с концом.

Труднее было с правой половиной толпы.

Ластик специально выработанным, осветленным взором огляделоставшихся. Поправил пристяжное ожерелье – высокий, стоячий воротник, весьрасшитый жемчугом. Потер Райское Яблоко, которое висело на груди, прямо поверхкафтана. Отнять алмаз у государева названного брата никто бы не посмел, так чтов нынешнем Ластиковом положении самое безопасное было никогда не расставаться сКамнем и всё время держать его на виду, потому что отнять не отнимут, носпереть могут, причем собственные слуги – это тут запросто. Особенно еслипериодически, этак раз в неделю, для острастки не сечь кого-нибудь батогами, атакого варварства у себя князь Солянский не допускал.