и комиксам на полке. Они очень много значили для меня когда-то и, как я сейчас с удивлением понял, были дороги мне до сих пор.

– Вау… Я как будто… вернулся в прошлое.

Аликс осматривалась с нескрываемым любопытством.

– Так вот, значит, какое оно – твое королевство? – Она широко улыбнулась мне. – Тут поуютнее, чем в каюте на «Авроре».

Я кивнул:

– Maman здесь ничего не меняла.

– Рука не поднималась, – послышался мамин голос с порога комнаты. – Я все ждала, что ты вернешься.

– И мне срочно понадобится моя коллекция черепашек-ниндзя? – с улыбкой сказал я, обернувшись.

– В восемь лет ты был от них без ума, – засмеялась мама. – А теперь что – стыдишься этой своей страсти?

– Нет, – ответил я. – Время стыда миновало.

– Мадам Эльмалех, расскажите мне, пожалуйста, побольше о том периоде жизни Яссима, когда он был без ума от чарепашек-ниндзя, – попросила Аликс, хихикнув. – Герои его детства – это так интересно!

– С удовольствием расскажу, только зови меня просто Джамилой, ладно? – ответила мама и под руку увела ее, слегка смущенную и очень растроганную, обратно в гостиную, где начала рассказ о «Покемонах», которыми я увлекался в шестилетнем возрасте.

Мама поняла: мне нужно немного побыть одному в моей старой комнате. Она видела меня насквозь – даже после долгой разлуки. После того как я ранил ее и оттолкнул от себя. Никто не мог знать меня лучше, чем она, потому что, насколько бы сильно я ни изменился за прошедшие семь лет, в глубине души я остался прежним. Мое радостно прыгающее сердце подтвердило мне это, когда я сел за свой письменный стол и бережно взял в руки жестяную коробку с карандашами. Старые билетики на метро, карточки с футболистами… Мне казалось, что все эти вещи принадлежат кому-то другому, но этот другой – часть меня.

Вид из окна, перед которым стоял стол, тоже ничуть не изменился. Парижские жилые дома медленно погружались в темноту. В квартирах загорались люстры, фонари уже струили теплый свет. Наши соседи напротив, семья из четырех человек, сели ужинать. Они передавали друг другу миски с едой, смеялись и о чем-то разговаривали – наверное, о том, как прошел день. Эта картина олицетворяла домашний уют, которого я семь лет был лишен. Внезапно я ощутил настойчивое желание возвратить его себе.

Прежде чем вернуться в гостиную, я должен был сделать еще кое-что. Уверенно выдвинув нижний ящик стола, я достал старый альбом со своими детскими фотографиями. Мама заполняла его страницы с почти религиозным рвением до тех пор, пока я не подрос и не перестал позировать для снимков.

Мои дамы сидели на диване в гостиной, мама открыла бутылку вина. Я присоединился к ним, и мы принялись, смеясь, рассматривать фотографии. Видя, как две самые дорогие мне женщины болтают и шутят, я так расслабился, что мое сердце невероятным образом зажило, срослось. Боль от побоев притупилась, вино смягчило все контуры, меня слегка потянуло в сон. Слыша теплый мамин голос, я опять почувствовал себя ребенком. Защищенным. Любимым. Окруженным заботой. А Аликс держала мою руку, и ее смех звенел у меня в ушах. Вероятно, я только теперь понял, что такое идеальный вечер.

На ужин было мое любимое марокканское блюдо – пастилла[22] с курятиной. После того как мы с аппетитом поели и вымыли посуду, Аликс пожелала нам спокойной ночи. Видимо, она почувствовала, что нам с мамой надо побыть наедине. Поговорить. Заново узнать друг друга. Залечить раны прошлого.

Оставшись на диване вдвоем, мы какое-то время молчали. Тишина заполнила всю квартиру, поднялась до высокого потолка, забралась в каждую щель. Во мне было столько чувств, что никакие слова не могли бы их выразить. Наконец мама сказала:

– Тебе с ней хорошо.

Я удивленно раскрыл глаза. Так вот о чем она хотела поговорить? Не о горе, которое я ей причинил, не об одиночестве, от которого она страдала, не о страхе, с которым семь лет жила?

– Я вижу, что Аликс делает тебя счастливым, – продолжила мама. Ее безмятежно улыбающееся лицо не выражало ни огорчения, ни укоризны. – Передать тебе не могу, как я этому рада.

Моим глазам стало горячо, я заморгал. Конечно, я мог предугадать, что мама не станет упрекать меня. Теперь у нас было предостаточно времени, чтобы поговорить обо всем, что произошло за эти годы в ее и в моей жизни и о чем мы не рассказывали друг другу в электронных письмах. Но прямо сейчас я хотел убедить свою маму только в одном: со мной, ее единственным сыном, все хорошо. Мы оба пережили тяжелые времена, тем не менее я нашел свое счастье.

Я открыл рот, чтобы сказать это, но слова не могли прорваться сквозь ком в горле. Получился только сдавленный всхлип. Я сглотнул и откашлялся, стараясь не заплакать. Ведь мне так о многом хотелось спросить и рассказать. Но ком набухал, в груди становилось все теснее, и слезы уже потекли.

– Да, maman, – вот все, что смог произнести. – Я счастлив. Теперь я наконец-то счастлив.

Она привлекла меня к себе, погладив по мокрой щеке, и крепко обнимала, пока я плакал у нее на плече.

Время стыда миновало.

* * *

Мы провели в Париже еще два дня, которые пролетели слишком быстро. На третий вечер Аликс должна была вернуться в Антиб: ее ждали в ресторане. Я думал остаться еще ненадолго, но мама настояла на том, чтобы я летел вместе со своей девушкой.

– Ты можешь приехать домой в любое время, – сказала она. – Теперь все возможно.

Я глубоко вобрал в себя эти чудесные слова, вдохнул их, чтобы прочувствовать, насколько они правдивы. Действительно, с сегодняшнего дня мою мать и меня не разделяло ничто – только пара часов лету. Больше не нужно было писать электронные письма, не нужно было прятаться. Я еще не вполне осознал все это, хотя уже наслаждался тем, что мама вернулась в мою жизнь.

Не меньшую радость доставляло мне присутствие Аликс. Мы спали вместе в моей бывшей детской. Это было немного странно и в то же время как-то… правильно. Пока не готовые к большему, мы просто обнимали, целовали и гладили друг друга. Нам предстояло заново пройти путь сближения.

Вечера мы проводили с мамой, а днем я показывал Аликс свои любимые места. Это было так непривычно – гулять по знакомым улицам, дыша полной грудью, не оглядываясь назад, не прячась в тени, не надвигая кепку на глаза. Эти привычки слишком въелись в меня, чтобы я мог легко их отбросить. Но я знал, что торопиться теперь некуда, и это упрощало задачу.

На третий день мы пришли в мою любимую маленькую кондитерскую на Монмартре. Я очень обрадовался, что заведение не закрылось за эти семь лет. Мне хотелось угостить Аликс здешними лакомствами со дня нашего свидания на острове, когда она одна умяла упаковку макаронов.

– Ну? – взволнованно спросил я, как только мы отошли от прилавка с набором разноцветных печеньиц в красивой коробочке.

Аликс взяла одно, прожевала, проглотила и широко улыбнулась.

– Вкусно! – Второе печенье тут же отправилось вслед за первым. – Но у Клои все-таки лучше.

Я засмеялся и тоже взял один макарончик:

– Ну с Клои вообще никто не сравнится.

Аликс кивнула:

– Заслуженное второе место.

Я наклонился к ней, снял поцелуем крошку с ее губ и хотел выпрямиться, но она удержала меня за воротник и, глядя мне в глаза, прошептала:

– Куда это ты так торопишься?

Во мне с новой силой всколыхнулась любовь к ней. К женщине, которая приняла меня таким, какой я есть, и преодолела столько преград, чтобы сейчас сидеть рядом со мной.

– Я никуда не денусь, – ответил я хриплым голосом – серьезнее, чем когда-либо.

Мои ладони коснулись ее щек, я привлек ее к себе, и мы поцеловались.

Глава 41

Аликс

В нашем прощании с Джамилой, как она попросила меня ее называть, было больше надежды, чем грусти. Яссим собирался вернуться в Париж в ближайшее время, а она решила приехать в Антиб на Новый год, чтобы отметить праздник вместе с ним. И со мной. Теперь, когда мы с Яссимом заново нашли дорогу друг к другу и уже ничто нас не разделяло, я в каком-то смысле стала частью семьи Эльмалех и была этому очень рада. Ведь