Я в шоке. У меня перехватывает дыхание. Мне даже в голову не могло прийти, что в Себе столько горечи и озлобленности, которые сейчас, по пьяни, полезли наружу. Мне даже в голову не могло прийти, что он сделает это в моем присутствии. Меня как будто вываляли в грязи. Я словно стала свидетельницей интимной сцены. Лицо Тома ничего не выражает. Интересно, он уже слышал это раньше или просто догадался по реакции Себа?

– Что ты натворил? – спокойно повторяет Том свой вопрос, как будто не слышал оскорбительной тирады.

Себ трет лицо. Внезапно боевой дух выходит из него, как воздух из лопнувшего шарика.

– Я был пьян, – хрипло говорит он. – На работе. Просто навалилось все сразу – и эта гребаная француженка, и Алина, и ребенок, а потом Каро, которая вечно что-то нашептывает мне на ухо… И я сорвался… – Себ прижимает ладони к глазам и не убирает их. – Черт! – повторяет он с пугающей яростью.

Том качает головой. Мне видно, как в нем борются злость и жалость.

– Эх, Себ, – вздыхает он.

«Эта гребаная француженка». В данном случае его фразу можно понимать буквально, потому что кто, как не он, с ней трахался. Увы, одного взгляда на страдания Себа достаточно, чтобы у меня отшибло всякое желание смеяться. Ибо смеяться здесь не над чем.

– Сочувствую, – говорю я, понимаю всю пустоту моих слов и смотрю на Тома: – Позвони Алине и скажи, что он здесь. Вдруг она от волнения уже не находит себе места…

Том кивает, берет со стола мобильник Себа и ищет номер Алины, а найдя, выходит в коридор, чтобы позвонить. И наверное, заодно проверить, сколько раз звонила Каро. Я бы точно проверила.

Между тем Себа уже почти сморил сон. Похоже, он останется здесь на ночь, так что нам с Томом поговорить никак не удастся. В общем, мне пора домой. Если честно, мне не терпится уйти. Видеть пьяным бывшего бойфренда – не самое приятное зрелище, тем более что Северин уже смоталась отсюда. Я уже делаю шаг к двери, когда Себ внезапно снова хватает меня за руку. Оказывается, он не спит. Во второй раз тянет меня к себе, но на этот раз я успеваю упереться другой рукой в диван.

– Это не я, – шепчет Себ, умоляюще глядя на меня своими налитыми кровью глазами. – Ты должна это знать. Это не я. Будь это я, ты наверняка запомнила бы… Подумай сама. Я тогда вернулся к тебе. Так что это не я.

– Э-э-э… – Я не нахожу слов. Гипотетически обсуждать Себа как подозреваемого в убийстве, сидя в кухне Тома с куском пиццы, – совсем не одно и то же, что видеть его в таком виде перед собой.

За моей спиной раздаются шаги Тома. Ну, слава богу, думаю я и оборачиваюсь. Но Том при виде нас резко останавливается с каменным лицом. Внезапно до меня доходит, что мое лицо в считаных сантиметрах от лица Себа.

Я пытаюсь вырвать руку, но Себ бормочет:

– Кажется, я сейчас блева… – Он отпускает мою руку и резко поднимается. Я быстро отползаю назад. Статуя по имени Том моментально оживает. Схватив Себа за шкирку, он тащит его в туалет. В следующие мгновения мне слышно, как желудок Себа извергает свое содержимое.

Я снова поднимаюсь на ноги и отправляюсь на поиски пальто и сумочки. И то и другое по-прежнему в кухне. На кухонном столе стоят грязные тарелки из-под пиццы. Будь я по-настоящему благодарной гостьей, я помыла бы их, но поскольку уже за полночь, то благодарной гостьи из меня не получается. Мне хватает сил лишь на то, чтобы сложить их в раковину, поскольку посудомоечная машина уже забита под завязку. Мои мысли мечутся от несчастных, умоляющих глаз Себа к каменному лицу Тома и обратно. Вряд ли это самый главный вопрос, но он не дает мне покоя: кто была та девушка, ради которой Том притащился с Себом на вечеринку. Раньше я назвала бы только одно имя, теперь же у меня имеется альтернативный вариант.

Взяв пальто, я выхожу в коридор. Там одиноко стоит Том, освещенный лишь узкой полоской света, выбивающегося из-под двери ванной комнаты, и тусклым светом кухни-гостиной.

– Ну как, дозвонился до Алины? – спрашиваю я, маскируя неловкость. Мы с ним снова вдвоем в том самом коридоре. Неудивительно, что мне не по себе.

– Да. Он останется у меня до утра. – Том стоит, прислонившись к стене, и зевает. В полумраке я едва различаю его белые зубы. – Алина в курсе того, что его уволили. Она первой упомянула это, что даже к лучшему, потому что я не знал, сказал ей Себ об этом или нет.

– И как она тебе, судя по голосу? – Я ставлю на пол сумку и начинаю надевать пальто.

– Трудно сказать. Думаю, приятного мало.

Из ванной комнаты доносятся звуки очередного приступа рвоты. Мои глаза понемногу привыкают к полумраку. Тусклого света достаточно, чтобы я различила на лице Тома смесь отвращения и сочувствия.

– Господи, представляю, каково ему будет завтра.

– Кто была та девушка, Том? – спрашиваю я.

Он прекрасно знает, о чем я. И даже не пытается увиливать. Лишь устало качает головой:

– Какая разница.

Огромная!

– Это Лара? – Мы говорим вполголоса. Полумрак обволакивает нас, обнимает, утешает. Он как одеяло, под которым можно произнести то, что язык никогда не повернется сказать при дневном свете.

– Что? Нет, не Лара. – Я знаю, что он смотрит на меня. Я чувствую на себе его взгляд, хотя могу смутно различить лишь белки его глаз. Мне кажется, что он стоит, наклонив голову. Но возможно, я лишь проецирую его привычки на этот холст темноты. – С чего ты это взяла? Тогда, во Франции, это было несерьезно. И ничего не значило для нас обоих.

Значит, не Лара. Не только не Лара, но, похоже, никогда не Лара. Я откладываю этот факт в ментальную папочку для будущего анализа.

– Так все-таки, кто это? – упрямо спрашиваю я. Не отступлюсь, пока не узнаю правды.

Том отвечает не сразу. Замер неподвижно, отчего кажется, будто он стоя спит.

– Сама знаешь, – произносит он в конце концов едва различимым шепотом.

Да. Теперь знаю. Есть в этом некая неизбежность, постоянство, даже если раньше я этого не знала. Я чувствую в горле комок.

– Теперь знаю, – шепчу я. – Но раньше не знала.

Внутри меня копится то, чего мне всегда жутко хотелось, то, на что я надеялась и в чем боялась признаться самой себе. Они рвутся наружу, их давление нарастает – того гляди, я вот-вот взорвусь.

Том протягивает руку. Я чувствую на щеке легкое прикосновение его пальцев. Ловлю себя на том, что мне страшно сделать даже вдох.

– Извини, я был последним дерьмом. Просто той ночью был момент, когда я подумал, что наконец получил все, о чем всегда мечтал. А потом… о себе напомнила реальность. – Он опускает руку и отворачивается. Зато у меня в животе затягивается тугой узел. Я знаю без тени сомнения, что мне придется снова захлопнуться словно ракушке, подавить в себе все, что в эти мгновения рвется наружу. – И я был страшно зол – главным образом на самого себя – за то, что допустил это, поставил себя в такое положение. Ведь я знал, как нужно поступить. Можешь говорить все, что угодно, можешь притворяться, сколько тебе захочется, но я вижу это в тебе, вижу сегодня и видел всегда. Для тебя существовал только Себ. Ты никогда даже не замечала меня. И я всегда буду это помнить.