почерка своего не люблю! Но я не ропщу, я признаю он – гений, и я ему нужна, – тихо, без всякой злобы поделилась хозяйка с Сергеем: – Хотя бы сегодня отдохну. Он непременно скажет, что хотел заниматься, но настроение безвозвратно испорчено…

– Отчего же испорчено? Из-за нас?

– Нет, разговорами профессора о Гумилеве. Жутко меня ревнует, хоть я совсем не вижусь с Колей… Если только на людях… Это не брак, а мрачное недоразумение… Но довольно об этом, расскажите лучше, как Ваши дела?

Серж вкратце описал Ахматовой постигшую его неудачу с побегом в Финляндию. Зная поэтессу не так долго, отчего-то он доверял ей, был уверен, что она не предаст и не осудит, хотя сама сознательно оставалась в своем городе со своим народом.

«Мир сделали клеткою, и не может воробей улететь», – Чжуанцзы, – подытожил он с некоторым отчаяньем.

– Поговорите с Сильверсваном, – посоветовала поэтесса, не вдаваясь в подробности, и вдруг спросила: – Как Вы считаете, мне идет есть цветное?

Увидев вытаращенные глаза Елисеева, Анна Андреевна рассмеялась.

– Спасибо Горькому, нам стали привозить «академический» паек. Такая роскошь! Конина, крупа, табак и плитка шоколада… На днях там оказались даже яйца, представляете? Владимир Каземирович, когда мы завтракали яичницей, вдруг заявил, что мне есть цветное не идет! – помолчала и добавила: – А Вы говорите Роден!

Сергею никогда не пришла бы в голову мысль о несовместимости Ахматовой и цветной пищи, но теперь, когда сама поэтесса озвучила слова Шилейко, он, казалось, понял, что тот имел в виду. Анна Андреевна в своей прекрасной утонченной трагичности воспринималась лишь в черно-белых тонах. Бледная кожа, смоляные волосы, темные одежды, трогательные, рвущие душу слова – ярким цветным кляксам не было места в этой элегантной графике. Сергею стало грустно. Он явственно почувствовал, что одновременно восхитительный и мучительный союз двух талантливых людей скоро рухнет.

Елисеев с Сильверсваном вышли от Шилейко вместе. Сергей долго сомневался, но все же завел разговор с Борисом Павловичем о бегстве заграницу. Оказалось, профессор уже давно горит этой идеей, и у него даже есть надежный человек, который может все организовать. Договорились идти в Финляндию вместе.

III

Каких только странных семейных союзов не создают люди. Некоторые браки, кажется, только для того и существуют, чтобы изощренно мучить друг друга…

Митя пропал в очередной раз. Его двухнедельное отсутствие никого дома не удивило и не насторожило. Он позволял себе частые долгие загулы. Удивительно, как вечно пьяный человек из известной купеческой фамилии ни разу не попался в поле зрения ЧК. Вокруг творились жуткие вещи, представителей его класса расстреливали по надуманным обвинениям, а он словно был заговорен, будто был невидим для комиссаров.

Когда Клим постучал в дверь, Глаша была дома одна. Красный командир был тяжело ранен в боях с армией Юденича, несколько месяцев лежал в госпитале на волоске от смерти и, едва поправившись, сразу явился к даме своего сердца. Появление пропавшего поклонника на пороге было для женщины неожиданностью, обычно они встречались у ателье, но к обоюдному удивлению она не выставила его вон. Глафире надоело чувствовать себя ненужной и нелюбимой. К чему сохнуть по забывшему ее Мите, если рядом есть двухметровый голубоглазый богатырь, который глаз с нее не сводит? Он будет лезть из кожи, чтобы сделать ее счастливой. И никогда не сможет сделать ей больно, ведь чувств к нему она не испытывала.

Клим остался у Глафиры на ночь.

Словно в прозаичном, пошлом водевиле под утро раздался тяжелый стук в дверь. Глаша побледнела от ужаса, подумав, что это вернулся пьяный Митя. Дверь пошел открывать Клим.

На пороге стоял крепкий мужчина пролетарского вида.

– Заносите, – скомандовал он людям, стоявшим у него за спиной.

В квартиру внесли бездыханного Митю и положили на пол в коридоре.

– Ваш?

– Все из-за тебя! – зло бросила Глафира Климу, увидев мертвого супруга.

Затем она окаменела. До самых похорон она не проронила ни слова.

– Что случилось? – спросил Клим у притащивших страшный груз мужчин.

– Кто ж его знает? То ли замерз, то ли захлебнулся. Мы его в канаве нашли. Он уж окоченелый был. Хорошо, у него с собой документ с адресом был, а то б зарыли, как безродного…

Клим взял на себя все хлопоты по организации похорон мужа своей любимой.

Пасмурным мартовским днем на кладбище у гроба усопшего красавца стояли трое – Глафира, Тата и Клим. Разве мог кто-то в прежней жизни поверить, что так бесславно закончится жизненный путь некогда подающего большие надежды купца и блестящего бонвивана, разбившего ни одно женское сердце.

– Никогда никого не люби! – вдруг сказала Глаша Тате, когда Клим отошел попросить у могильщика огоньку: – Они всегда бросают…

Девочка не поняла, что имела в виду мать. На всей земле она была единственным человеком, кто искренне горевал о смерти отца. Тата была привязана к нему, возможно, даже больше, чем к Глафире. С дочкой Митя всегда был добр и заботлив, даже когда был нетрезв. От него она чувствовала тепло, а мать всегда была красивой мраморной статуей – не била, не ругала, но и не приласкала никогда. У Таты было ощущение, что заслужить любовь матери невозможно.

Клим, боясь, что красавицу могут увести у него из-под носа, не стал долго ждать. Через пару недель после похорон он пошел в домоуправление и с молчаливого согласия Глафиры официально оформил с ней брак по всем правилам того времени.

IV

Вера Федоровна жутко страдала от морской болезни. Ее постоянно мутило, так что она совершенно потеряла аппетит. Море все время штормило. Оно как будто злилось на что-то и остервенело хотело досадить путешественникам.

Наконец, добрались до Константинополя. Но на этом мучения не закончились. Несколько дней корабль стоял на рейде в ожидании разрешения высадить пассажиров. Еда и вода закончились. На нижней палубе резало глаза от аммиачного запаха. Клозеты кишели вшами. И несмотря на это туда невозможно было попасть ни днем, ни ночью. Всегда стояла очередь. Хлеба и воды можно было купить лишь у подплывавших к судну на небольших лодках турков, но для этого нужно было спуститься на нижнюю палубу и, главное, целым и не ограбленным вернуться назад. Богатые пассажиры в собственных каютах верхней палубы были ограждены от грязи и крыс, которые нагло бегали по спящим вповалку людям внизу, но провизия заканчивалась и у них.

Как только Елисеевы сошли с корабля, их окутал плотный запах восточных специй и кофе, который перебил незабываемую, казалось, вонь нижних палуб. Вера Федоровна едва стояла на ногах. Она была счастлива почувствовать твердую почву и вздохнуть