выглядел теперь. Его глаза, когда-то блестевшие вседозволенности, теперь остекленели от ужаса.

Петлю накинули на шею и несколько крепких мужчин быстро потянули за конец веревки, поднимая тело детоубийцы в воздух.

Рот раскрылся в беззвучном крике, язык вывалился из пересохших губ, словно червь. Глаза вылезли из орбит. Тело дергалось в петле, раскачиваясь. Пальцы связанных за спиной рук пытались тщетно пытались нащупать узлы, в попытке их развязать.

Осознал ли он то, что натворил? Осознал глубину своей ошибки в жизни? Но, в любом случае, было уже слишком поздно.

На этом же дереве повесили еще 12 человек — преступников, мучителей, садистов.

Позже их закопали в одной мусорной яме, связанными бросив лицом вниз, чтобы по местным поверьям после смерти они не беспокоили живых. Сверху накидали камней, чтобы уже не выбрались наверняка.

Гнев, который кипел в Теодоре, все последнее время, практически утих. На его месте появилась пустота. Пустота и усталость. Он знал, что все было сделано все правильно. Погибшие были отомщены. Ромеи восстанавливали справедливость.

Глава 22

Часть добычи в течение дня продали некоторым местным купцам, которые желали подешевле приобрести себе большое множество ценных вещей, тогда как ромеи избавлялись от большинства громоздких и тяжёлых ценностей, поменяв их на серебро и золото. Теодор поступал по старой старой поговорке о том, что сарацин обманывает вас, чтобы продемонстрировать самому себе, насколько он умнее, чем «неверный»; грек обманывает вас, потому что ему нужны ваши деньги; в то время как и турок, и грек заявляют, что болгарин слишком глуп, чтобы мошенничать.поэтому продал скопом всё мелким и немногочисленным болгаро-сербско-македонским купцам.

Многие из них понимали, что всё доставшееся имущество пришло им очень за дешего и если удастся перепродать (главное чтобы румелийцы не прознали и обратно не отобрали), то они разбогатеют. Поэтому от них последовал подарок, в виде роскошного, по меркам Теодора, костюма.

Выполненный в сочетании латинской и ромейской моды, этот костюм для него стал строгой элегантности.

Основой служил кафтан из сукна и плотного бархата тёмно-красного оттенка, вышитый серебряными нитями в узорах, напоминающих древние символы. Ткань блестела в мягком свете, подчеркивая богатство, но не излишество.

Суконные же штаны, были широкими, заправлялись в высокие сапоги из мягкой красной кожи. Сапоги украшали тонкая вышивка и медные пряжки, простые, но изысканные. Они сидели на ноге так, что, как однажды заметила Йованна, фигура Теодора казалась ещё более стройной, а его осанка — ещё более решительной.

На голове красовался фареон из алого войлока, строгий и без лишних украшений, с чёрной шелковой кистью, которая едва заметно двигалась при каждом шаге. Эти цвета, алый и чёрный, символизировали слёзы Мессии и кровь, пролитую на Голгофе. Багровый шрам на щеке Теодора усиливал впечатление, делая его образ пугающим и притягательным одновременно.

В довершение костюма Теодор прилагался кинжал, ножны которого были украшены гранатами, переливающимися кроваво-красными каплями и перчатки из выделанной телячьей кожи (которые при них Лемк так и не одел из-за ожогов рук) Камни перекликались с цветами одежды, создавая завершённый образ человека, чья сила и вера слились воедино.

Отдых после долгого марша и кровопролитного столкновения дал возможность Теодору заняться тем, что он давно откладывал: упорядочить разросшиеся ряды. С учетом постоянного Солдаты, пришедшие из разных земель, говорили на разных языках, имели свои обычаи и способы ведения боя. Без реорганизации их соединение больше напоминало толпу, чем войско.

Теодор разделил силы на отряды, которые можно было легко различить по происхождению: отдельно кентархии македонцев, болгар, эллинов, а также кентархия латинян и ромеев. Это позволяло не только упростить управление, но и дать каждому солдату ощущение принадлежности. Внутри своих групп они понимали друг друга лучше, чем под общим знаменем. Теперь каждый отряд имел своего командира, говорящего на их языке, что значительно облегчило быстрой обмен приказами в бою.

Командирами стали самоназначенные кентархи: Йованна Маркова у македонян; Рыжеусый Евстафий — у болгар; Галани — ромеи и латиняне; Траян Лазорев — сербы; Юц и Ховр возглавляли трапезитов/разведчиков. Сам же Теодор считался уже занимающим высокую должность друнгария. Мардаит, Евх, и еще несколько парней находилось рядом с Теодором, помогая ему в разрешении кучи возникающих вопросов.

Такое решение не было новым, но Теодор понимал его необходимость. Воины, знающие свои ряды и слышащие в бою знакомую речь, сражаются крепче, чем те, кто остаётся чужим среди своих. Этот шаг обеспечивал порядок, который мог спасти от поражения.

Покидая город, они не забыл о главном. Городская казна отправилась в путь вместе с ними. Ей незачем было оставаться там, где её добро послужило бы врагам.

Накануне перед выходом Теодор выбрал дюжину из тех, кого знал лучше остальных — болгар и ромеев, с которыми прожил уже почти год. Он не мог сказать, что доверял им безоговорочно, но за это время успел понять, что они лучшие — смелые и умелые — из своих более ленивых, сонных товарищей. Всё же в отряде собрались все виды человеческой породы, и были и те, кто способен продать за гроши даже собственную мать.

— Слушайте, — начал он, обводя их взглядом. — Каждому из вас дам по семь золотых дукат, когда доберёмся до границ Империи. Ваша задача — охранять эти телеги. От остальной работы будете освобождены.

Мужчины переглянулись. Слова Теодора звучали просто, но смысл их был ясен каждому. Семь дукат — деньги приличные, но и риск был, наверняка, не меньше. Они знали, что в телегах лежит то, за что люди готовы убивать.

Никто не заговорил первым. Наконец один из болгар кивнул, остальные последовали его примеру. Согласие было без лишних слов — в этом деле болтать лишнего было ни к чему.

Теперь сундуки, прикрытые грубой дерюгой и обвязанные верёвками, грохотали на повозках, окружённые молчаливыми стражниками. Когда колонна вышла за городские ворота, Лемк обернулся, глядя на оставленные улицы. Скоро сюда вернутся сарацины. И, казалось, городу за их спинами это совсем не нравится.

— Мы еще вернемся. — прошептал он. К его сапогу кто-то притронулся.

— Господин, — осмелился один из солдат, шагавший сбоку колонны, — а когда нам заплатят за службу?

Лемк, успевший его обогнать, даже не обернулся. Он подтянул поводья, будто задумался, но голос его был твёрд:

— Когда выйдем с вражеской территории.

Солдат нахмурился, но молчал. Все понимали: в этих словах скрывалась не столько отсрочка, сколько испытание. Деньги обещали, но для того, чтобы их получить, нужно было