И поцеловал ее.

Она запищала, вырываясь и мотая головой, но Шубин лишь чутьсильнее прижал ее к себе.

Сопротивление бесполезно. Вы окружены.

У него были твердые и почему-то холодные губы, агрессивные иопытные. И жесткие щеки с отросшей за день щетиной. И очень темные глазаегипетского фараона — безжизненные, как ночная Сахара. Лидия поскорее закрылаглаза, чтобы не видеть их так близко.

От него хорошо пахло — одеколоном, машиной, морозом, которыйеще не выветрился из волос. И он весь под ее ладонями был живой, теплый исильный, как хорошо ухоженный, но все же дикий зверь, который дает себяпогладить, но при случае вполне может оттяпать руку.

Она пошевелилась и перестала думать о том, что делает. Вконце концов, какая разница!..

Он нравился ей ужасно. Нравился с того самого момента, когдаона выскочила из кустов, а он сказал…

Лидия провела рукой по его груди, по бежевому свитеру, потомпо сильной шее, чувствуя, как под шершавой кожей колотится пульс, потом заухом, запустила пальцы в густые темные волосы на затылке и легонько сжала их.Он шумно вздохнул, прижал ее к себе сильнее, чуть не отрывая от пола, взял ееза подбородок, за хрупкие косточки и снова поцеловал, не давая увернуться.

— Да что это такое!.. — в отчаянии пробормотала она, когдаон от нее оторвался.

— Рожна… — повторил Шубин, тяжело дыша, — рожна…

Она засмеялась и поцеловала его. Очень осторожно, как будтопробуя на вкус. Потом еще раз. Ей нравился его запах и ощущение от его губ, ибыло совершенно наплевать на то, что он о ней подумает, хотя в обычной жизниэто всегда ее очень заботило. Но поцелуи с Шубиным лежали за гранью обычнойжизни.

— Остановись, — велел он, когда она положила ладони ему нагрудь и поцеловала в шею. — Сейчас же.

— Ты первый начал, — промурлыкала она, совершенно нестесняясь того, что он ее останавливает, а она не хочет останавливаться. — Самвиноват.

Он поймал ее руки и сильно сжал пальцы. Кольца впились вкожу, делая больно.

— Ты что? — спросила она и выдернула руку. — Мне больно.

— Мне тоже! — сказал он со злостью. — Мне тоже больно.

Он оторвал ее от себя и толкнул в кресло, из которого онавыскочила, когда заорала на него.

— Не прикасайся ко мне. Подожди.

Шубин обошел стол и уселся с другой стороны. Потомнаклонился и потер лицо. Посмотрел в потолок, закинув голову, и надел очки.Лидия следила за ним со странной смесью раздражения и восторга.

— Послушай, — сказала она и откашлялась, — может, ты непонял, но я совершеннолетняя. Так что за развращение малолетних тебя непривлекут.

— Ты меня успокоила, — пробормотал он, поднялся и налил водыв чайник.

— Если ты сейчас начнешь извиняться, — предупредила Лидиянеприятным голосом, — я в тебя чем-нибудь кину.

— Слушай меня внимательно. — Егор Шубин присел перед ней накорточки и снова взял ее за подбородок, так что ей волей-неволей пришлосьсмотреть ему в глаза. — Я думать ни о чем не могу, только о том, как бы мнетебя…

— Трахнуть, — подсказала Лидия. Почему-то ей стало оченьвесело. Так весело, как никогда в жизни.

— Да, — согласился он и улыбнулся.

— И что тебя останавливает? — спросила она и покраснела, какперезревший помидор.

Господи, да что с ней такое?! Она просто сошла с ума. Толькочто, на собственной кухне. Она сошла с ума от поцелуев Егора Шубина.

— Лидия, — произнес он медленно, как будто она и впрямьничего не соображала, а он должен был во что бы то ни стало растолковать ейкакую-то сложность, — у меня нет и никогда не было времени ни на какие романы.Женщины, с которыми я спал, были просто женщинами, с которыми я спал. Мне былонаплевать на них, а им было наплевать на меня. Ты — из другой категории. Яженюсь на тебе, если останусь жив. Поняла? И мне совершенно все равно, хочешьты этого или не хочешь. Я просто на тебе женюсь. Но спать с тобой сейчас я небуду. Потому что если… случится что-нибудь, ты будешь убиваться по мне, а мнебы этого не хотелось.

— Убиваться? — повторила она непослушными, как будто чужимигубами, потом протянула руку и потрогала его лицо.

Он еще некоторое время внимательно порассматривал ее, сидяперед ней на корточках. Поднялся, вылил из чашек остывший кофе и стал мыть ихпод краном.

Говорить было нечего, как будто они уже все сказали другдругу.

— Ты… понял, какие названия могли заменить слово“Континенталь”? — спросила Лидия. Ей нужно было спросить его о чем-нибудь.Просто спросить, чтобы перестать думать о том, что именно он сейчас сказал.

— Есть несколько вариантов, — ответил он буднично. — У насесть компания “Инвест-транс”. Если считать все подряд, и дефис тоже, то всеподходит. Есть ОАО “Янтарный”.

Тоже подходит. Есть “Кристаллвест” и еще “Балтэкотранс”.Самое интересное, что все они работают в интересах разных департаментов. — Онсухо улыбнулся. — “Янтарный” принадлежит хозяйственной службе. “Балтэкотранс” —это промышленная группа. “Инвест” — это банкиры. “Кристалл” — это порт ирыболовная флотилия. Четыре главы департамента. И замы, которых я тоже почтиникогда не проверял. Верных восемь человек. За исключением Барышева, которомунет никакого резона меня спихивать. Я ему полезен.

— Кто такой Барышев? — спросила Лидия тоном жены, котороймуж рассказывает о том, что его опять обошли с повышением.

— Глава хозяйственной службы. Он с Тимофеем уже летдвадцать. Личный друг, соратник, верный ленинец и так далее.

— Ты знаешь, — сообщила Лидия, обращаясь к его спине. Онварил кофе и к ней не поворачивался. Она подозревала, что он не может еевидеть, — я сегодня забралась в кабинет к Леонтьеву, пока он был в отсутствии,и меня там чуть не застукали.

— Ты что? — спросил он и повернулся. — Совсем с ума сошла?

— Я хотела посмотреть бумаги, которые у меня утащили. Тыутром сказал, что это важно. Я была уверена, что они лежат у Игоря в кабинете.Я взяла ключ у охранника и залезла в кабинет. Бумаг не нашла, зато нашла кассету,которую мне в ящик подбросили, помнишь, я говорила?

Он кивнул. Из-за очков было совершенно невозможно разобрать,о чем он думает.

— Леонтьев вернулся, как раз когда я там ковырялась. — Отвоспоминаний ей вдруг стало холодно и снова застучало в висках, как тогда, подстолом. — Я забралась под стол и сидела там, пока его к главному не позвали.Потом вылезла и уехала домой.

— Все? — спросил он. — Больше ничего не произошло?