— Кассета у меня в сумке, — сообщила она. — Достать?Послушаешь?

— Ты как мой брат, — сказал Шубин мрачно. — Такая жеидиотка.

— Я не идиотка, — возразила Лидия не — слишком уверенно. —Ну что? Будешь слушать?

Не дожидаясь ответа, она выскочила из кухни, нашла подписьменным столом свою сумку и осторожно, как будто она могла взорваться,выудила оттуда крошечную кассетку “Сони”.

— Вот! — Она помахала ею перед носом у Шубина, как вражескимштандартом, захваченным в битве. — Сейчас включу.

Отчаянно суетясь, она выхватила из автоответчика кассету и,несколько раз промахнувшись, наконец вставила на ее место добытую влеонтьевском кабинете. Шубин молчал, опершись о край стола.

Лидия передвинула регулятор громкости на максимум.“Панасоник” засипел, потом на мгновение умолк и проговорил невнятно:

“У меня плохие новости. Боюсь, что придется поторопиться,иначе вся сделка сорвется. Почему вы настаиваете на том, что груз может бытьотправлен только в январе?”

Голос Шубина, гораздо более отчетливый, чем голос егособеседника:

“Мы понимаем, что создаем вам определенные неудобства, нонаше решение окончательно, и, боюсь, мы не сможем его изменить”.

“И что это означает? Что вы отказываетесь от сделки ирасторгаете все договоренности? Вы знаете, как плохо это может кончиться, особенноесли подробности сделки станут известны Большому Боссу. И прежде всего какплохо это может кончиться лично для вас”.

“Это означает то, что означает. — Голос у Шубина былхолодный и твердый, как гранитная скала в Северном море. — Но спасибо, чтопредупредили”.

“Декабрьская отгрузка прошла точно по графику, с нашейстороны сделано все возможное, а вы никуда не торопитесь и не хотите идти намнавстречу”.

“Наше нежелание обусловлено только интересами дела”.

“Общего дела, Егор Степанович! — Теперь в голосе собеседникаШубина слышна явная досада. — “Континенталь” — это очень хорошие деньги. От вастолько и требуется вовремя пропустить несколько договоров, а вы все резинутянете!”

“Вы меня шантажируете? Или просто угрожаете?”

“Я не шантажирую и не угрожаю, я только прошу васпоторопиться, чтобы сырье ушло в пункт назначения до конца января”.

Снова сипение ветхого “Панасоника”, какое-то отдаленноетелефонное шуршание. Запись кончилась.

Лидия старательно пялилась в раковину, посреди которойодиноко стояли кофейные чашки — одна в другой. Чашки были темно-синие с золотойкаймой по верхнему краю. Это еще бабушка когда-то привезла из Питера. Отличные,очень красивые чашки.

Черт бы побрал эти чашки.

Лидия даже представить себе не могла, что запись, которую онасовершенно равнодушно выслушала, достав кассету из почтового ящика и потом ещераз в компании Леонтьева, когда она привезла ее на работу, произведет на неетакое удручающее впечатление. Слушать ее в присутствии Егора Шубина былоневыносимо.

Она не могла заставить себя посмотреть на него. Ей было такстыдно, как будто он только что, на ее глазах, совершил что-то непристойное иотвратительное.

— Хочешь кофе? — спросила она фальшиво. — Я сварю…

Не отвечая, он перемотал пленку и включил ее снова. Лидияподнялась и вышла в коридор. Слушать это еще раз было выше ее сил.

Она вернулась, когда голоса отзвучали и в кухне воцариласьтишина, такая глухая и вязкая, что ей показалось, будто вместе с голосами изкухни исчез и сам Егор Шубин. Однако надежды ее были тщетны. Шубин стоял над“Панасоником” и рассматривал его в глубокой задумчивости.

— Второго голоса я не узнаю, — сообщил он, оглянувшись наЛидию. — Нужно еще раз послушать…

— Забирай ее домой и слушай там хоть до завтра. — Лидияобошла его, открыла шкаф, достала банку с кофе, открыла и уронила на стол.Банка покатилась, кофе посыпался неровной коричневой дорожкой. — Ах, чертвозьми!

— Слушай, — сказал он с раздражением, — это обычный монтаж.Даже не очень качественный. Ты что? И вправду тупая? Там, — он показал наавтоответчик, — я говорю совершенно дежурные фразы, которые я говорю по сто разв день. Я не называю никаких дат, не упоминаю никаких названий…

— Ты только во всем соглашаешься с человеком, который ихназывает и упоминает, — перебила его она, собирая кофе в подставленную ковшикомладонь.

— Лидия, — сказал он холодно, — ты можешь мне верить, можешьне верить, это не имеет никакого значения, потому что мне совершенно точноизвестно, что я не воровал, не продавал и не покупал. В этом мое большоепреимущество. Я точно знаю, что все это чья-то игра.

Он помолчал, словно ожидая ответа, потом вытащил из“Панасоника” кассету, оделся и ушел.

* * *

Гриша Распутин лежал на диване, рассматривал потолок, накотором извивались невесть откуда взявшиеся тени, и вяло думал. Думать емусовсем не хотелось, но он заставлял себя, уверенный, что в конце концовчто-нибудь да придумается.

Положение у него было сложное.

Деньги кончились еще три дня назад, и где их можно срочновзять, Гриша не представлял себе совершенно. Как правило, он не обременял себяскучными мыслями о том, где, когда и у кого он возьмет деньги в следующий раз.Деньги в Гришиной жизни имели свойство появляться именно в тот момент и именнов том количестве, какое было необходимо. Всегда подворачивалась случайнаяработа, или гонорар за давно позабытую статью, или Ольга подкидывала что-то “набедность”.

Однако сейчас ничего такого приятного и неожиданного невырисовывалась. Ольга со своим идиотом мужем уехала в Лондон и все еще невернулась, хотя должна была прилететь две недели назад. У мужа там оказалиськакие-то срочные дела, в Москву он не торопился, ублажал дорогую супругу, возилее в Шотландию, к морю, на какие-то невиданные английские курорты. Онанесколько раз звонила, расслабленно мурлыкала, но, как понял Гриша,возвращаться не собиралась, несмотря на то, что все время уверяла любимого, какнадоел ей муж и какой он полный кретин.

На работе тоже в последнее время все шло не так гладко, какобычно. Гриша Распутин давно привык к мысли о том, что он гений и гордостьредакции, что заработать он может где угодно и сколько угодно, поэтому особенноникогда не напрягался, позволяя себе много такого, чего не мог позволитьобычный — не гениальный — журналист.

Всю прошлую неделю он почти не приходил на работу.Настроение было паршивым и зыбким, как только что замерзший лед на глубокой игрязной луже. Днями он спал, а ночами шатался по клубам или сидел винтернетовских порнографических файлах. Кокаин употреблял умеренно, почти непил, в исследование глубин собственного подсознания не погружался и ксегодняшнему дню наконец отчетливо осознал, что со всего размаха угодил вжуткую ловушку. Угодил уже давно и долго не подозревал об этом, продолжаявесело скакать и прыгать сереньким козликом, от которого в ближайшее времядолжны остаться рожки да ножки. Если бы он сразу понял, что это ловушка, он,может, попытался бы освободиться, перепрыгнуть через нее или, на худой конец,выползти на брюхе, но он не понял. А сейчас уже поздно.