Поздно, поздно, поздно.

Вода размеренно капала в раковину, сводила его с ума.

Если бы у него были хоть какие-нибудь деньги, он бы уехал.Честное слово, он завтра же купил бы билет на самолет — и прости-прощай Москвасо всеми ее уродствами, соблазнами и грязью.

Город-сказка, город-мечта!..

Чтоб он провалился в одночасье, исчез с лица планеты, какисчезла какая-то там Атлантида. В школе Гриша учился давно и плохо и проАтлантиду почти ничего не помнил. Помнил только, что она была, а потом ее нестало.

Вот бы и Москва так! Гриша проснулся бы завтра утром ипочувствовал какие-то странные изменения, которые произошли за ночь. Изменилсябы сам воздух вокруг него, все пространство приняло бы другие очертания.Изумленный и трепещущий, он выглянул бы в окно и вместо серого, засыпанногогрязным снегом и воняющего автомобильным перегаром убогого микрорайона увиделрайский сад: голубое небо, зеленую траву, розовые цветущие деревья, речушку, додна просвеченную солнцем, плотный речной песок в волнистых складках и важныхпескарей, греющих толстые спины. Прямо из окна Гриша шагнул бы туда ипочувствовал, как солнце щекотно греет уставшую кожу, как легчает в голове, какна душе становится тепло и просторно, как кровь в его жилах из чернойпревращается в красную, как появляется желание жить. Ведь было же у негокогда-то такое желание!

Отец брал его на рыбалку, и это было потрясающее, ни с чемне сравнимое счастье. Солнце вставало над озером, как будто из молока, и сразуначинало греть уши и шею, и камыш из серого становился зеленым, как накартинке, и старинный город как будто сам по себе возникал из исчезающеготумана. Возникал не только на берегу, но и — отражением — в черной и чистойводе, и одуревшая от счастья рыба начинала плескать прямо под бортом старой лодки,которая так сладко пахла смолой и березовым дымом. И впереди был длинный,огромный, счастливый день с отцом на озере, и больше всего на свете Гришахотел, чтобы он никогда не кончался. Как будто в это время и в этом местесосредоточилась вся радость бытия, все счастье, которое только есть в мире.

Отец очень быстро умер — пьяный упал в сугроб, пролежал доутра, и через неделю его похоронили. Мать боролась с жизнью, боролась изо всехсил и одолевала ее, но больше у нее не было сил ни на что.

Гриша вырос, и старинный русский город с белостенным кремлеми старухами в черных платках, которые истово кланялись и крестились на каждыйкупол, показался ему пустым и серым, как будто с вынутым сердцем. Настоящаяжизнь могла быть только в Москве, и нужно немедленно отправляться и покорятьее.

Как далеко он ушел от того морозного дня и маленькоговокзала, где московский поезд стоял всего три минуты, и от матери в еенейлоновой нелепой шубенке и неизменной шапке, напоминавшей стог. Почему-то всеженщины в городе носили такие шапки, пока не превращались в старух.Превратившись в старух, они начинали носить черные платки. В Гришином бедномфанерном чемоданчике на дне болтался репринтный Солженицын — символсвободомыслия и присутствия собственных взглядов на жизнь. Одет Гриша был вовчинный тулуп, который он сам именовал “дубленкой”, и самопальные джинсы,сваренные в цинковом корыте.

Его соседями в поезде оказались какие-то московскиестуденты, ездившие на Урал кататься на лыжах. Это был совсем другой мир,заманчивый и недоступный, как свет звезд, так тогда показалосьсемнадцатилетнему Грише, который ехал покорять столицу. Они пили пиво, судилиобо всем с каких-то неведомых позиций, рассуждали о фильмах и режиссерах,которых Гриша знать не знал. В одно мгновение они напоили его. Как сквозь водуон слышал их голоса, гитару, хохот и девичий визг. Он не помнил, как поездпришел в Москву и куда делись студенты, ему было плохо, его качало и рвало, ион еле-еле добрался до дальних московских родственников, которые согласилисьпринять его до тех пор, пока он не устроится в общежитие.

С того дня начался угар его московской жизни и продолжалсядо сих пор. До той самой минуты, когда он, Гриша Распутин, пожелал такотчетливо, чтобы Москва сгинула куда-нибудь, провалилась в преисподнюю, и чемскорее, тем лучше.

Так и непонятно, покорил он Москву или все же не покорил.Вроде бы она поддавалась, принимала его в себя, открывалась перед ним.

Он поступил в университет, научился пить пиво, кататься налыжах и нюхать кокаин. Он даже научился говорить без своего провинциальногоакцента, который он ненавидел так остро, что несколько лет в московскихкомпаниях предпочитал молчать — только бы никто не понял, что он говорит нетак, как окружающие.

Он стал журналистом и завсегдатаем модных клубов. Однаждыего даже снимали в какой-то продвинутой программе на НТВ, где шла речь о новойформации пишущих и сочиняющих. Перед записью Гриша трясся как осиновый лист, ноочень быстро понял, что холеный, снисходительный и блестящий ведущий знает ещеменьше о новой формации пишущих и сочиняющих, чем Гриша, то есть — ха! — совсемничего, что он сам точно такой же, как Гриша, вчерашний провинциал, уверенный,что чем сложнее фразы и чем больше слов о концептуализме, новых формах ипоисках виртуального “я”, тем меньше он похож на плохо образованного парнишкуиз Кирово-Чепецка, каким он был на самом деле, и тем больше — на блестящегоаналитика современности, каким он хотел себя видеть.

Программа вышла в эфир глубокой ночью — кто же станетсмотреть про виртуальное “я” и новые формации днем! — и особой славы Грише непринесла, но тусовка его заметила, оценила и окончательно признала своим.

А потом начались проблемы.

Поначалу его грызла мысль, что он исправно пьет пиво изапивает его водкой и старательно записывает все, что приходит ему в голову, попьяни или с похмелья, но в Веничку Ерофеева все никак не превращается.Почему-то Гриша Распутин, в отличие от Венички, так и не становился идеологомцелого поколения, а Грише этого очень хотелось. Кроме того, он был совершенноуверен, что он гений.

От кокаина ему полегчало. Превращение в Веничку сталоказаться не таким актуальным и необходимым для дальнейшей жизни. Его статьихвалили и цитировали, пожилой издатель-англичанин, с которым Гриша познакомилсяна очередной церемонии вручения Букеровской премии, равнодушно и любезнопосоветовал ему написать книгу, и Гриша начал писать, но это дело требовалоусилий, а ему лень было их прилагать. Однако идея была замечательная, особеннопотому, что он всем теперь рассказывал, что лондонское издательство заказалоему монументальный труд и в самом ближайшем времени он станет известен нетолько в Москве, но и за границей.

Как хорошо было бы, если бы он утром проснулся, а Москвынет, и ловушки нет, и не нужно думать, как из нее выбраться и холодеть примысли о том, что выбраться из нее невозможно!..

Гриша поднялся с дивана, торопливо отыскал в карманеджинсов, брошенных вчера за диван, маленький белый пакетик, осторожно, стараясьне порвать, открыл его и высыпал прямо на стол тонкую кокаиновую дорожку. Дрожаот нетерпения, он втянул кокаин в себя и закрыл глаза, предвкушая облегчение ирадость, которые наступали почти сразу. Вечером нужно будет прикупитьчего-нибудь более существенного, чем этот порошок для малолеток.